Жестокое убийство разочарованного англичанина

______________

* Самая большая из исландских саг, рассказывающая о событиях в Исландии приблизительно с 940 по 1015 год, - "Сага о Ньяле" (норв.).

- Он писал по-норвежски, - объяснила Ева.

- Это и есть донесение?

Ева пожала плечами.

- Оно зашифровано. Олаф делал в книге пометки, когда узнавал что-то новое и сопоставлял факты. Если, конечно, это были факты.

Ева подошла к окну, замерла, уставясь вниз. Возможно, она слушала то, что пели "Они". У нее слишком широкие плечи и бедра, слишком толстые ноги. Через несколько лет, подумал Шон, она располнеет. Как будто это могло подчеркнуть то, что она любила немолодого поэта-неудачника. Рассказывает ли она ему правду?

- Если вы мне не верите... - сказала она не оборачиваясь. - Это ведь не вернет Олафа, верите вы мне или нет. Делайте с книгой, что хотите.

- А что за донесение нашли они?

- Олаф составил его в форме длинного отчета норвежскому телевидению, который лежал на столе вместе с бумагами... в ожидании, пока он узнает нужный адрес. Они там и нашли донесение... На другой день.

- Майор Кортни указал номер телефона в колонке объявлений газеты "Таймс". Почему вы не позвонили?

Она продолжала стоять к нему спиной.

- В колонке объявлений?

- Вам было страшно?

- Да, - тихо ответила она, на этот раз повернувшись. - Мне было страшно. - Сейчас она выглядела некрасивой, неуклюжей. Она опустилась в единственное в комнате кресло, заскрипевшее под тяжестью ее тела. По ее лицу Шон представлял себе, какой Ева станет лет через десять. Уже сейчас она не первой молодости. Примерно моего возраста, подумал Шон.

- Объясните мне, что произошло с Олафом... в Норвегии во время войны? Она рассматривала свои руки, большие, сильные, квадратные руки крестьянки. Но держала она эти руки как женщина, которая никогда не работала. Повернула их к себе ладонями, посмотрела на них.

- Ничего особенного, - сказал Шон. - Просто люди, которым он верил, его предали.

Она тихонько вздохнула.

- Это еще мягко сказано. Вы можете понять, почему я боялась... за него и за себя? Это вы понять можете? - Она смотрела на раскрытую книгу у него в руках.

- Не знаю.

- Я только одного хотела: чтобы он был счастлив.

Шону оставалось лишь надеяться, что Олаф так же любил ее. И заботился о ней.

- Я не питала никаких иллюзий, - продолжала она. - Не хотела их питать. Просто любила его. Хотела быть рядом с ним, оберегать его. Заботиться о нем. - Ее лицо стало снова красивым; казалось, она держала в руках что-то ценное, нуждавшееся в защите. - Не хочу, чтобы марали его имя. - Она посмотрела на Шона с прежней холодной злобой, с такой силой ненависти, которая придавала этому чувству благородство. - Но я не хочу, чтобы его убийцы остались безнаказанными.

Шон молчал.

- Мне наплевать, зачем он это написал, - добавила она. - Мне наплевать, каковы были его мотивы. Знаю одно: если Олаф что-то предпринимал, то не во зло. Не хочу, чтобы кто-то говорил, будто Олаф сделал это, чтобы быть среди победителей... или и с теми и с другими... или желая расквитаться за бог знает когда случившееся с ним несчастье. Не хочу, чтобы о нем вспоминали как о дешевке.

Ее плечи снова поникли; она сидела, отяжелевшая и некрасивая, в дешевом уродливом кресле с грязной и потертой обивкой - казалось, в таком кресле пружины обязательно продавлены. Неужели теперь любая женщина будет казаться мне уродливой? - подумал Шон. И опустил взгляд на заметки на полях книги, сделанные мелким угловатым почерком. Презрительное разочарование и злость читались даже в аккуратных четких буквах, в нажиме пера.

- Он никогда не говорил вам, почему вдруг изменились его взгляды? Ни разу?