Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Фантазию о всемогуществе, которая занимает значительное место в творчестве Роберта Музиля и, кажется, утверждается и подкрепляется жестоким действием, мы встречаем и у главного героя одного из романов Арнольда Цвейга – русского сержанта Гриши. В начале своей военной карьеры он, оглядываясь назад, размышляет о своем первоначальном отношении к жестокости:

Раньше, всего несколько недель тому назад, он ни о чем не думал, беря в руки ружье – знакомый забавный предмет. Его охватывала, поднимала, словно на гребень волны, страсть человека, который может убивать, поражать на далеком расстоянии, словно ему дана способность дунуть и за сотни метров погасить жизнь, как искорку, какой она является на самом деле. Он был человек со штыком, боец, хищник, и каждый мускул его страстно трепетал от бурного упоения битвой. Теперь он смутно воспринимает и противника, притом не только как человека, который шлет ему ответную пулю, но и как того, чья плоть принимает удар и рану, чье тело испытывает потрясение и страшную боль[150].

В размышлениях персонажа особенно сильно подчеркивается аффективная сторона, что, на первый взгляд, противоречит выдвинутому ранее тезису о том, что жестокость не возникает из спонтанного чувства. Однако страсть, о которой говорится в приведенном фрагменте, относится не к противнику на поле боя; она в значительной степени связана с повышенной самооценкой того, кто чувствует себя способным убивать. Насколько неустойчивой является такая страсть, видно из того, что ей всегда угрожает эмпатия: ты причиняешь другому боль, которую можешь почувствовать сам, – об этом прямо говорится в цитате. Ведь жестокость основана на глубоком и тонком знании боли, которую один причиняет другому.

То, что жестокость направлена на конкретный объект и совершается в сознании преступника, не означает, что за психическими событиями не стоят скрытые и бессознательные мотивы. Решающим является планомерное и расчетливое использование средств с целью символического или реального уничтожения другого.

3. Экономика жестокости. Холодность и дистанция: Эрнст Юнгер

I. Школа жестокости. Вступление

В романе Роберта Музиля систематические издевательства троих воспитанников школы-интерната над своим товарищем тщательно продуманы и санкционированы в духе австрийской дипломатии, а события разворачиваются в закрытом училище, в школе мужественности, где закаляются молодые люди. Однако в своих действиях по отношению к однокласснику трое юношей зашли слишком далеко, показав всю жестокость такого упражнения на твердость: это несовместимо с внутренним распорядком учебного заведения и потому может вызвать недовольство родителей учеников. И все же, к каким бы ужасным жертвам ни приводила война, согласно этике суровости и жестокости, она является школой жизни, которую предстоит пройти каждому будущему солдату. Молодые люди в романе Музиля готовы к этому: свое приобщение к жестокости они закрепили действиями против более слабого четвертого, превращенного ими в неполноценного врага.

Именно Первая мировая война, последующие революции и различные потрясения сформировали пострелигиозный дискурс, а вместе с ним и этику жестокости. Музиль, которому подобные теоретические построения не были близки, противостоял искушению присоединиться к ним, несмотря на некоторую симпатию к Ницше. Другие, например Эрнст Юнгер, рассматривали войну как пролог к созданию общества, построенного на систематическом насилии. Это утопия в плохом смысле слова, поскольку ни одно общество в долгосрочной перспективе не может существовать без определенного уровня доверия и единства. Французский философ Цветан Тодоров пишет об этом так: «Человек формируется в отношениях с себе подобными и в то же время способен действовать в мире в одиночку; человеческое существо есть, так сказать, коллективное единичное […]. Жизнь в обществе – это не вопрос выбора, мы всегда уже являемся социальными существами»[151].

II. Война как испытание и как миф о происхождении: случай Эрнста Юнгера