Жестокость. История насилия в культуре и судьбах человечества

Превращение другого в низшее существо, если угодно, в кафкианского паразита, чья жизнь ничего не стоит, является продуктом и результатом того отношения к другому, которое в немецком языке обозначается словом Verachtung[135]. Приставка ver обозначает отказ, лишение или отмену именно того уважения, которое аннулируется жестоким обращением. Жестокость производит девальвации другого и этим удовлетворяет стремление к превосходству. Таким образом отключается механизм, играющий важную роль в сосуществовании людей, поведение, которое демонстрируется другому, но и ожидается от него, – уважение. В этой связи французский философ Поль Рикер говорит о «желании быть признанным»[136].

Жестокость прерывает тот эмоциональный процесс, который мы называем эмпатией, хотя ее осуществление предполагает определенную степень психологического сопереживания. Другой становится букашкой, которую можно раздавить и с которой не нужно «считаться»[137]. Радикальность «Превращения» Франца Кафки заключается в том, что в этом тексте маргинализация описывается с точки зрения человека, оказавшегося совершенно беззащитным в ситуации реального или предполагаемого презрения и беспомощности. Речь идет о форме интровертированной, интернализованной жестокости, направленной против самого себя. Это ясно уже из первого предложения: «Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое»[138]. Что значит быть бесполезным паразитом, – опыт, описанный в наглядном физическом образе, – показывается здесь изнутри, поскольку другие, родители и сестра, еще ни о чем не знают. Замза, человек с лепечущим именем, принимает отказ в признании со стороны своей семьи, предвидя или, скорее, подтверждая его. Когда он обнаруживает, как это тонко выражено, произошедшее с ним превращение, он переживает метаморфозу, которая делает из человека ничтожное и не поддающееся определению существо. Речь идет о редукции извне, которая, однако, проистекает из его собственного воображения, из отголосков его снов. Прежде чем другие символически уничтожат и нейтрализуют его, он совершает это действие над собой как над предметом внешнего мира, res extensa[139] в картезианском смысле.

Музиль не заходит так далеко в своей фокализации. Она относится исключительно к преступникам, прежде всего к Тёрлесу. Байнебергу интересно «учиться на таком деле». Он хочет «помучать» Базини[140]. В целях специфической мужской социализации он хочет как бы убить в себе «сочувственное бездействие», вспоминая об «ужасных искупительных жертвах просветленных монахов», о которых он читал: «Все жестокие вещи, при этом творящиеся, имеют одну лишь цель – умертвить жалкие, направленные вовне желания, ибо все они, будь то тщеславие, голод, радость или сочувствие, только уводят от того огня, который каждый способен в себе пробудить»[141]. Такой идеал мужественности – это то, к чему стремится Байнеберг, напротив, мягкий и женственный «итальянец» Базини воплощает его противоположность. Скрытая бинарность дискурса – аристократ-господин и современный раб – усиливает безрассудную готовность к применению насилия. Пощадить обидчика – это женственно и слабо, «идет от низменного, внешнего». Жестокость в этом дискурсе превращается в жертву, которую приносит сильный человек. «Что мне будет трудно мучить Базини – то есть унизить его, подавить, отдалить от себя, – это как раз и хорошо. Это потребует жертвы. Это подействует очищающе. Я обязан перед собой ежедневно постигать на его примере, что сама по себе принадлежность к роду человеческому решительно ничего не значит – это просто дурачащее, внешнее сходство», – говорит Байнеберг[142].

Используя формулу Музиля, происходит «повторение подобного»: в разных сценах Базини против его воли раздевают, сексуально используют, избивают, оскорбляют и хлещут плетьми. И вновь обращают на себя внимание в чем-то привлекательные, женственные черты жертвы: «Базини улыбался. Ласково, мило. Застыв, как на портрете, улыбка его выступала за рамку света»[143]. В дополнение к запланированным пыткам Байнеберг мучает Базини, стыдя его и напоминая ему о «позорных поступках», за которые он более чем заслужил жестокое обращение. О радикальном характере текста говорит то, что соучастника и зрителя этой сцены также охватывает «животное желание прыгнуть туда и бить»[144].