Жиденок

— Девушки! Давайте сдвинем подстилки и познакомимся!

Подружки на секунду оторвались от карт и в унисон пропели:

— Пошёл на х…й!

Мне было стыдно дословно процитировать Лёше форму отказа, и я соврал, что девушки ждут своих парней.

Ещё приблизительно пять минут мы понаслаждались солнцем, собрали манатки, и я потащил друга в указанном девицами направлении.

Тогда я понял, что жизнь состоит не только из взлётов.

* * *

В нашей семье, как и в большинстве еврейских семей, вопрос «куда идти работать после школы?» никогда не стоял. В нашей семье, как и в большинстве «наших» семей, стоял вопрос «куда идти учиться?». Мои родители пытались прочесть в глазах своего единокровного воплощение своих же несостоявшихся мечтаний. Причём, круг их ограничивался двумя очень национальными профессиями: профессией музыканта и профессией врача.

Я никогда не учился в музыкальной школе и представить себе не мог, как можно разрезать живого человека. Помыслы мои были загажены низменной и мало оплачиваемой профессией актёра.

Вместе с тем, дефицит характера, как в те далёкие пламенные годы, так и в нынешние вялотекущие, никогда не позволял мне, гад, принимать кардинальных решений. Всю жизнь я искал причины и всю жизнь пренебрегал возможностями. Вот и теперь: под предлогом «непричинения неудобства родным и близким» я пошёл по пути наименьшего сопротивления и, имея за душой «Свидетельство» об окончании художественной школы, отправился испытывать судьбу в архитектурный институт.

Без ложной скромности должен вам заявить, что рисовал я неплохо. На экзамене я так лихо изобразил слепого грека Гомера, что мне с испугу поставили за него отличную оценку. Ещё по двум предметам я «прицепом» получил «четыре» и «пять».

И вот в этот удивительно благоприятный момент абитуриент архитектурного факультета во мне скончался. Я гордо проигнорировал последний экзамен и без зазрения совести соврал родителям, что засыпался.

В этот пиковый момент во мне проснулся бес лицедейства. Хотя, скорее всего, он и не засыпал. Он просто выжидал удобного случая и засандалил мне под дых, как только я расслабился.

Поступил я более чем неразумно: вступительные экзамены в театральные ВУЗы благополучно завершились месяц назад. Что мне оставалось делать? А ничего: идти работать на авиационный завод. Почему на авиационный? Потому что «мы рождены, чтоб сказку сделать былью».

На авиазаводе работал мой папа. По блату меня взяли разметчиком-плазовым. «Разметчик» — это человек, который размечает, а «плаз» — это такая плоская железка, на которой вычерчены детали самолёта.

Целый год я активно развивал советское самолётостроение и не менее активно готовился «в артисты»: посещал народный театр, штудировал умные книжки и изучал творческое наследие корифеев сцены.

Судя по всему, эта свербинка сильно отличала меня от всех остальных разметчиков-плазовых. Иначе чего бы было моему приятелю Витьке Лыкову писать такое высокоштильное стихотворение:

Он статен и хорош строеньем,
Красив, в искусстве знает толк,
У всех он поднимает настроенье,
А с женщинами он — матёрый волк…
Вы скажете: «Видали мы таких!»
Ан нет! Эр-ршите запретить!
Он здесь единый, неприкосновенный…
И вообще, домой пора иттить.

Помимо устремлений эстетических, я не терял надежды решить и свою основную этическую проблему. Подстёгиваемый лыковской фразой «а с женщинами он — матёрый волк», я настойчиво пытался стать мужчиной.

Очередным объектом моих сексуальных вожделений стала девушка с русским именем Татьяна и армянской фамилией Тер-Осипян. Притягательная смесь Кавказа и Центрального Черноземья отличалась тем, что других зон, кроме зон эрогенных, на её теле не было.

На её глянцевых, уходящих в бесконечность ногах хотелось спать, на её грудях хотелось жить, а её мокрые губы хотелось есть, как бифштекс с кровью.

Татьяна пахла женщиной. Татьяна была развратна. В Татьяне было сто восемьдесят сантиметров росту при семидесяти килограммах живого тела. И я мечтал, чтобы именно она лишила меня невинности.

Существовала, правда, одна маленькая загвоздка: Танюша была невестой. Она собиралась замуж за курсанта лётного училища Серёжу. Причём загвоздкой это было отнюдь не для Танюши — её любви хватило бы и на двоих, и на троих.

И третий таки был. Третьим был Лёшка.

Целых два дня бедная девушка не могла решить, кого из нас она любит больше. Целых два дня мы гуляли втроём, и Танина головка, как на шарнирах, вертелась то влево, то вправо. Целых два дня мы с Лёхой деликатничали, кивали друг на друга и начинали тихо ненавидеть соперника.

На третий день в наши отношения бесцеремонно впёрся случай: мы с Танюшей оказались вдвоём у меня дома.

…На сковородке шкворчало подсолнечное масло. На проигрывателе хырчала старая пластинка. Я жарил картошку. Таня танцевала под «Весёлый вечер» Александра Наумовича Цфасмана. Я на кухне. Она в гостиной.