Жиган

Люська сразу отпрянул, как будто увидел перед собой оскаленную волчью пасть.

— Я… это… — залепетал он.

— Чего это, бля?

Люська в страхе обернулся и, встретившись глазами с тяжелым взглядом Панфилова, пробормотал:

— Помощь нужна, гражданин начальник.

— Какая тебе помощь? — брезгливо сказал вертухай. — Жопу вазелином смазать, что ли?

Люська суетливо озирался, не зная, что ответить. Карзубый, Сирота и Кисель кое-как заползали на нары, а Шкет с переломанным носом так и валялся в углу.

— Тут… тут человек на пол упал, — наконец выдавил из себя Люська и показал пальцем на Шкета.

— Летуны, значит, объявились? — заржал дежурный. — Не хрен дрыхнуть.

— Как же так, гражданин начальник?

— Заткнись, — прошипел Карзубый. — Сами справимся.

— Слышал? — гоготнул вертухай и тут же захлопнул намордник.

После окрика Карзубого и ухода дежурного Люська затих и забился в угол, заняв свое привычное место. Однако стоило Константину бросить на пол камеры окурок, толстяк тут же вскочил, подобрал чинарик, несколько раз поплевал на него и бережно отнес к параше.

После этого в камере на несколько мгновений воцарилась полная тишина, прерываемая лишь тяжелым сопением блатных. Сирота сидел на нарах, низко опустив голову и засунув руки между ног. Карзубый, которому досталось меньше других, занял место на дальних нарах и время от времени бросал на Константина злобные взгляды. Кисель, очухавшись, подполз к Шкету и принялся приводить его в чувство.

— Слышь, ты живой, а?

Кисель начал трясти его за плечи. Наконец Шкет открыл глаза. Его испачканное кровью лицо тут же скривилось от боли.

— Где эта сука? — просипел он, шаря рукой вокруг себя по полу.

— Ты чего? — обалдело спросил Кисель. Шкет выдернул у него из-под ноги заточенный черенок ложки и попытался встать.

— Ты че, ты че? — перепуганно воскликнул Кисель и вырвал оружие из рук приятеля.

Он отшвырнул железку в сторону, несмотря на то что Шкет дергался и хныкал:

— Я его все равно подпишу. Он у меня еще…

— Заткнись, придурок. Ты что, не видишь, он же… ломом опоясанный.

Кисель расстегнул у себя рубашку, оторвал кусок ткани и сложил тряпку наподобие салфетки.

— Дай сюда рыло.

Шкет неохотно подчинился. Кисель приложил тряпку к его кровоточащему опухшему носу, пару раз промокнул кровь, потом сказал:

— Держи сам.

— Долго держать?

— Долго, пока не скажу.

— Может, сначала в воде помочить?

— Ты еще скажи — поссать, — обозлился Кисель. — Держи, пока не скажу, что можно снять.

— Можешь сразу холодной водой намочить, — сказал Константин. — Опухоль быстрей сойдет.

Обитатели камеры посмотрели на Панфилова с таким видом, как будто перед ними был Иисус Христос. Даже Сирота поднял голову, чтобы бросить на ломом опоясанного полный муки и ненависти взгляд.

Люська раскрыл рот, попытавшись что-то сказать. Но, глянув на Карзубого, мгновенно передумал.

Кисель оторвал еще один кусок ткани от рубашки, подошел к крану в углу возле параши, намочил тряпку водой и вернулся к Шкету.

— На, приложи, — сказал он.

Шкет поменял тряпицу. Кровь из переносицы течь почти перестала. Физиономия была покрыта подсохшими красновато-бурыми пятнами.

В коридоре за металлической дверью послышались шаги. Люська тут же засуетился.

— Я знаю, это подавала идет! — обрадованно воскликнул он.

Подавалой на тюремном жаргоне называется доктор.

— Он поможет, я не зря стучал. Послышался звук поворачиваемого в замке ключа, распахнулась дверь. На пороге стояли два конвоира.

— Панфилов, на выход.

А вот этого никто, в том числе и Константин, не ждал. Дело-то шло к вечеру.

— В чем дело? — спросил он, опуская ноги на пол.

— На допрос, к следователю, — рявкнул вертухай.

— Какой допрос? Поздно уже.

— Молчать! Руки за спину, на выход! Надев куртку, Константин привычно сложил руки за спиной и вышел из камеры. Допрос так допрос, выбирать не приходится. После того как дверь за спиной захлопнулась, камера наполнилась разговорами.

— У, сука, — прошипел Шкет, — я ему этого не прощу. На блатного руку поднял.

— Сиди ты, — мрачно протянул Кисель, — это же псих, он тебе враз шею сломает.

— Ни хрена, — горячился Шкет, — ночью глотку ему порву, падле.

— Тут по-другому надо.

— Как это — по-другому?

— А так. Смотрящему надо маляву передать.

— Кому? Толику Рваному?

— Ага.

— Ну ты сказанул, — тяжело подняв голову, вступил в разговор Сирота. — Толик Рваный психов не трогает.

— А ты почем знаешь? — недоверчиво спросил Кисель.

— Знаю, — огрызнулся Сирота. — Вон у Карзубого спроси.

— А че, Карзубый, верно Сирота сбацал? Поверженный авторитет с угрюмым видом провел ладонью по голому черепу.

— Плюнь на лысину. Рваный сам такой.

— А что же делать? — уныло протянул Кисель. — Ждать, пока он всех нас тут не замесит?

Повисла угрюмая тягостная пауза.

— Кокану маляву надо отогнать, — сказал наконец Карзубый.

Кисель растерянно взглянул на сокамерников.

— Так ведь они с Толиком Рваным… это… вроде как на ножах.

— А твое какое дело? — возразил Карзубый. — Оба они авторитеты. Ты блатной, к кому хочешь, к тому и иди.

— Толик Рваный говорит, что Кокан — сухарь.

— Не нам решать. Кокан Бутырской тюрьмой признан. Что тебе еще надо?