Жиган

Когда Голован вышел из дверей «Канцеляриста», то был весьма задумчив. Ему не очень понравилось, что Зильбертовский вот так просто согласился делиться прибылью от работы своих заводиков. Ну, или почти согласился. И потом, эта встреча в безлюдном месте… Чтобы, как он выразился, «без лишних глаз и ушей». Зачем она? Поговорить со своими пайщиками-дольщиками председатель правления мог бы и в своем кабинете. Или в ресторане. А потом просто сообщить о результатах. И о сумме «налога» за молчание можно было тоже договориться в кабинете… Нет, тут что-то другое. Наверняка Зильбертовский задумал какую-нибудь пакость. С него станется…

– Ну, что там? – вывел его из задумчивости Козырь. – Как «мохнатый»? Согласился делиться?

– Предлагает встретиться в тихом месте и все детально обговорить, – ответил Голован.

– Ишь ты! А не порешить ли он тебя задумал?

– Я примерно так же думаю. Пошли отсюда. Надо все обмозговать и приготовиться к завтрашней встрече.

Дома состоялся совет. Голован, Козырь и Кочет долго о чем-то толковали, потом позвали Живчика и переговорили уже с ним. Голован задавал вопросы, Живчик отвечал. Остальные пацаны только поглядывали в их сторону и перешептывались между собой.

Вечером было объявлено, что кроме двух пацанов, что останутся сторожить дом, завтра все пойдут на дело. С оружием. Всем было велено лечь спать пораньше, поскольку подъем был объявлен на четыре часа утра. И в половине десятого вся хевра, кроме балды[62], уже спала…

Проснулись, позавтракали. Главный оружейник шайки Жердь выдал всем оружие. Витюха и парень чуть постарше получили пулемет, чтобы дотащить его до места.

– Нести аккуратно, не ронять, – предупредил пацанов Жердь. – Уроните – шкуру спущу…

С пацанами, тащившими пулемет, пошел Кочет, коему было вручено два магазина с патронами. В случае чего стрелять из пулемета должен был именно он.

Сам Жердь взял карабин «кольт» со спиленным едва ли не наполовину стволом, зато с оптическим прицелом, похожим на небольшой телескоп. Жердь купил его на барахолке, сам придумал крепление к стволу карабина, пристрелял его, после чего уже никому и никогда не давал не только выстрелить из него, но и просто потрогать. А сам карабин Жердь добыл через третьи руки, обменяв его на наган и короткоствольный «бульдог» с рукоятью, похожей на загнутый клюв попугая.

В начале шестого утра на трех повозках прибыли на место.

– А матрена[63] – вон она, – указал Живчик на деревянный сарай, обнесенный забором. – Пацаны говорили, что левую кановку там мастырят…

Голован не спеша стал проводить рекогносцировку, то есть осматривать местность.

Саженях в двадцати от забора, ограждающего заводик, виднелся овраг. Туда он отправил двоих пацанов с револьверами, чтобы сидели и не рыпались, пока он не подаст знак рукой. В заброшенную кузню посадил еще двух пацанов во главе с Живчиком. Пулеметную точку для Кочета с Витюхой определил в оконном проеме заброшенного дома по левую руку от заборных ворот, ведущих на завод.

Жердь сам выбирал себе точку, чтобы обзор для него бы, как на ладони. Таковое местечко он нашел на крыше одного из бывших дровяных складов, куда и взобрался с ловкостью обезьяны.

Остальных двух пацанов Голован рассредоточил вокруг забора, ограждающего заводик, велев спрятаться за грудами булыжника. Всем было велено сидеть и не высовываться, пока он не подаст знак рукой, вытянув ее вверх. Сам Голован вместе с Козырем отогнали повозки назад по дороге и спрятались, поджидая, когда подъедет Зильбертовский. И, скорее всего, он будет не один…

Так и случилось. К двенадцати часам дня к воротам заводика, который сегодня не работал – видимо, по случаю предстоящей разборки, – подъехала пролетка. Из нее вышли четверо молодых мужчин. Зильбертовского среди них не оказалось. Среди этой четверки выделялся один: темный, с плоским азиатским лицом и узкими глазками, колюче смотревшими на мир.

Кочет, который следил за приехавшими на пролетке людьми из оконного проема разрушенного дома, знал подошедшего. Знал его и Козырь.

– Это Татарин, – незаметно шепнул он Головану, вылезая из повозки. – Один из самых весовых паханов на Москве.

– Ай да Зильбертовский, ай да сукин сын! – покачал головой Голован.

Человека, носившего погоняло «Татарин», звали Юнусом Таировым. В воровской среде он пользовался большим авторитетом, поскольку за его спиной был каземат, побег с каторги, а еще много больших дел, прогремевших на всю Москву. В МУРе с ног сбились, разыскивая его, а он вот вам, пожалуйте, приехал на толковище со своей свитой, настроенной весьма решительно. Это было заметно по их хмурым лицам и рукам, засунутым в карманы пиджаков, где наверняка лежали «наганы» со взведенными курками.

Когда Голован и Козырь вылезли из повозки, Татарин, мельком оглядев их, спросил:

– Кто такие?

– Люди Божии, обшиты кожею, – ответил Голован.

– Ботало, вижу, у тебя без костей… – недобро посмотрел на него Татарин. – Жиган? Из бывших? Ноне много ваших в блатные подались. Законы разные придумывают…

– А ты читал эти законы? – спросил Голован.