Жил-был Я

Справа от меня – Витя Василенко. Ушел в сценаристы, соавторствовал с режиссерами. Великим не стал. Но фильмы его были интересны по тем временам. В общем, они достаточно талантливы. Дело в другом. Все мои друзья были талантливы по жизни. Талантливо любили. Талантливо дружили, жили талантливо.… А главное сами себе придумывали необычную и талантливую жизнь. Например, если кто-то ехал в поезде, и ночью оказалась в купе проводница, со всеми вытекающими последствиями, то на утро, встречая его на перроне, я выслушивал не рассказ о бытовом траханье с молчащей и лежащей бревном проводницей, а захватывающую историю вспыхнувшей обоюдной страсти, о ночи полной любви, о рыдании проводницы при расставании.

А может, и не было, никакой проводницы, но рассказ был искренним и увлекательным. И друг мой потом дня два болел этой проводницей, так было интересней проживать жизнь, так и с нами.

… Так вот и у Василенко было все ровно наоборот чем то, что я рассказал о Долгуше.

Жена его была модель, первая красавица города, которую зачем-то наш Витюша отбил у ее женихов, она ушла со сцены и от поклонников. Она ему была не очень то и нужна. Но

назло Витя женился и сразу как-то забыл про жену. Она ему не мешала, потому что он был крутой. Он дни и ночи проводил на своей студии, или еще где-то, дрался в ресторане, гулял и снимал фильмы. Эта была его жизнь. А она его, такого крутого любила.

И в общем-то понимала, что вот он такой, и это его жизнь. Ну и не мешала. А потом его зарезали по пьянке. А она, в вдогонку ему, идущему уже где-то по небу, послала письмо, положив его в гроб у изголовья. Письмо было в конверте. Через несколько лет встретив ее, я спросил – о чем было письмо. Она ответила просто: «О моем счастье». Прочитал ли его Витя, никто не знает. Ее я больше не встречал.

Но до чего же талантливы были ребята! Может быть, потом я расскажу и об остальных, смотрящих весело на меня с этой фотографии.

*****

Но в тот, залитый молодостью и счастьем зимний день, шли мы под медленно падающим снегом по узкой улочке моего города и конечно, ну никак не могло не случиться чудо. И да! Впереди из переулка как-то тихо под снегом вышла девушка. В коротенькой беличьей шубке и в меховой шляпке.

Я уже не помню, была ли она красива, но какое это имело значение для нас! Все в этот день было прекрасным! И день и наша встреча, и снег, и молодость, и конечно – девушка! Без девушки было бы как-то не то….

И конечно мы ее догнали, и конечно заставили познакомиться. Хотя почему заставили!… Девушка была совсем не против. Просто мы вмиг зарядили ее своим весельем, своими тут же выдуманными сказками. В общем, через полчаса она просто, стала одной из нас. И так мы шли неизвестно куда и неизвестно зачем.

Знаете что? Ни у кого из нас не было мысли о каком – нибудь сексе. Я думаю, что эта мысль все бы испортила.

Зимой смеркается рано. И нужно было прощаться. И повисла какая-то неловкая пауза. Потому что никто не знал, зачем это нужно было сделать. И вообще снег перестал идти, шляпка на девушке как то потускнела, праздник закончился. Конечно, не закончилась жизнь, но счастье закончилось.

*****

….Да, у меня были талантливые друзья. Может время, было такое. Может так совпало. Одному из них, одному из очень немногих, которые еще живут в этом мире вместе со мной, я хотел показать это написанное. Вчера он умер. Как стремительно догоняет меня

время. Пока я пишу, кто – то умирает.

*****

Стоял дождливый вечер. Тихий провинциальный городок. Двести километров от Москвы. Глухой социализм, это для всех. А в осветленном сценическим прожектором зале старинного особняка: в центре этого рано заснувшего городка, юный московский, (только что выпущенный из театрального вуза), режиссер и кучка заведенных им молодых, да ранних, тоскливо закинутых судьбой в этот провинциальный театр, изнывают, от восторга, слушая будущего театрального гения на репетиции его первой в жизни театральной постановки.

Так им кажется. Так ему кажется. Это мой друг. И завтра они взорвут этот тихий провинциальный городок. А дальше…Москва! Нью-Йорк ! Да, боже мой! Жизнь только начинается.

Возле окон подъезда этого здания, под проливным дождем, останавливается черная «Эмка» – любимая машина сталинского КГБ. И, кстати, он еще все видит, все слышит из своего незакрытого гроба в мавзолее. И вот к центральному проходу полутемного затемненного зала уверенно идут четверо. В длинных черных кожаных пальто, черных, надвинутых на глаза шляпах, небрежно отшвыривая вскакивающих из зрительских мест актеров с их глупыми вопросами: – Товарищи, идет репетиция!

Это мы. Который впереди – это я. А по бокам – мои приятели. На «Эмке» нас привез знакомый. Это машина его отца, привезенная с войны и почти все время стоящая в гараже. По причине отсутствия запчастей. Но на этот случай он уж постарался. Пальто мы взяли из реквизита. В курсе был весь театр, кромке самого режиссера, моего друга. Ну, я ведь был журналистом, писал рецензии провинциального театра.

И вот четверо прошли к сцене :

– Валерий Иванович? – глухо спросил я, из – под надвинутой на глаза шляпы.