Жил-был раз, жил-был два

Габриэль последовал за цепочкой лампочек. Наклонился, уворачиваясь от пресловутых корней деревьев, которые свисали в проход, пробравшись между камнями. На равном расстоянии друг от друга в рамках со стеклом на стенах были развешены белые листы с запечатленными на них красивым почерком фразами. Габриэль готов был спорить с кем угодно, что узнал руку Траскмана. «Как объяснить картины мертвому зайцу?», «Мудреное сосуществование с диким койотом», «Гомогенная инфильтрация для концертного рояля» или еще: «Вес и относительное перемещение нерводробителя в ортонормальной позиции». Если бы безумие человеческого существа следовало отразить в одной фразе, то ею могла стать любая из этих.

Дальнейшие шаги привели его к Граалю: в углублении слева расположилась мастерская художника. Все было на месте, в натуральном виде. Краски в своих баночках, засохшие кисти, десятки пробирок с багрово-черным засохшим содержимым на специальной деревянной подставке рядом с гуашью. Наклонившись и принюхавшись, Габриэль уверился, что в пробирках высохла кровь. Рядом разложенные кучками обрезки ногтей, скатанные в клубки и похожие на странных пауков пряди черных волос, а также прочие негниющие органические отходы. Переведя взгляд в угол, он увидел вделанную в камень цепь с металлическими обручами рядом с керосиновой горелкой.

Он присел на корточки, потрогал холодный металл и поднес руку ко рту, сдерживая крик. Жюли была заключена здесь, под землей, ее лицо осталось на полотне безумца, мучителя. Сколько времени Хмельник держал ее в плену? Что она вытерпела в этом подземелье? Не было видно ни остатков еды, ни матраса, ничего, что свидетельствовало бы о долгом содержании в неволе. Что он сделал с ней и со всеми другими, после того как обессмертил на своих полотнах?

Выпрямившись, он был вынужден ухватиться за стену, чтобы не упасть. Он воображал жуткие вещи, но не такое. Какая надежда могла оставаться в этом мрачном, упрятанном глубоко под землю, отрезанном от мира месте, пронизанном подобным безумием? В яркой вспышке перед ним предстала мать Матильды, стоящая напротив него и умоляющая. Позвоните мне в любое время. Если вы получите какую-либо информацию, если найдете хоть что-то, касающееся моей дочери, я хочу, чтобы вы мне это сказали. Не бросайте меня, ладно? Умоляю, вытащите меня из этого ада.

Ад был здесь. В безвестности эти подземных ходов.

Габриэль вернулся в центральный коридор. Пространство сузилось, прежде чем вновь раздаться вширь, словно он прошел через пищевод. В глубине его ждала еще одна ниша, на этот раз справа. Он направился туда и попал в нечто вроде тайной ложи, обустроенной как небольшой уютный альков. Большие ковры-килимы на полу. Каменные стены скрыты за красной бархатной драпировкой, подсветка подчеркивает ее золотистую кайму. В середине возвышается круглый стол, в центре его подсвечник с наполовину оплывшими свечами. Вокруг стола четыре кресла, обитые таким же бархатом. И повсюду на изогнутых стенах те же обрамленные непонятные фразы. «Сибирская симфония с пупком лимбов», «Выжженные животы вампиров и другие ритуалы уничтожения», «Праздный лепет ветки мертвой ели».

Габриэль задыхался, он больше не чувствовал холода. Рядом с портативными обогревателями застекленная витрина со стаканами и бутылками, наполненными янтарным алкоголем – выдержанный коньяк, – и книжный шкаф из ценных пород дерева, где стояло около полусотни томов.

Он принялся быстро их пролистывать, большинство содержало репродукции знаменитых произведений искусства. Но воспроизводились там исключительно кровавые сцены, избиение, резня. Убийство царило в религиозных сюжетах, на поле боя, на темных грязных улицах. «Задушенная женщина» Поля Сезанна. Отрезанная голова, лежащая на лире, в «Орфее» Гюстава Моро. Разбросанные тела, раздавленные палицей гиганта, на полотне Анри-Камиля Данже. Габриэль доставал, открывал и ставил обратно разные альбомы. Роден, Делакруа, Дега, Мунк, Бексиньский и многие другие. Художники, скульпторы, писатели – все в тот или иной момент своей жизни были одержимы воспроизведением высшего, последнего, запретного действа, которое и дарили потомкам: убийства.