Жил-был раз, жил-был два

Габриэль, не отрываясь, проглатывал эти исполненные абсолютного холода тексты. В другой части речь шла о «демонстрации» и о распространении результатов их труда. Потому что целью было не только совершить преступление, но и скормить его самым широким массам. Это и служило основным двигателем их деятельности. Они распространяли свои произведения среди знакомых и простой публики, с тем чтобы эффект от разоблачения, когда оно произойдет, был как можно сильнее. Все те, кто читал или видел, станут неотъемлемой частью художественной акции этих ненормальных. Благодаря трактату в его руках Габриэль стал свидетелем рождения новой формы искусства, самой гнусной из всех: искусства криминального.

<…>Нам будет полезен каждый зритель. Они станут свидетелями идеального преступления, сами того не зная, но в глубине души, в самых тайных ее закоулках, они будут знать. Караваджо любил смотреть, как в глазах тех, кто любовался его картинами, отражается отвращение. Наши преступления станут тем идеальнее, что этот ужас будет увиден тысячами людей. Людей, которые за это заплатили. Индивидуумов, которые, когда все откроется, осознают истинную силу нашего начинания и всю мощь нашей акции.

Так вот в чем было дело. Неужели столько страданий, столько риска – все из-за дерьмового тайного общества, целью которого было превратить преступление в маскарадный спектакль?

Габриэль уже представлял себе, какое впечатление произведет это на сотни тысяч читателей Траскмана, когда в один прекрасный день раскроется правда. Он подумал о старом Паскале Круазиле, который, скорее всего, ничего не знал и каждый день разглядывал портрет похищенного и наверняка убитого молодого человека.

<…>Однажды, когда мы примем решение, настанет момент разоблачения. Но, как в хорошем романе ужасов, ему суждено прийти как можно позже. В принципе это разоблачение должно исходить от нас самих, но его источник может находиться и вовне, оставаясь тем самым вне нашего контроля; и самым вероятным, хотя и чисто гипотетическим подобным источником является полиция.

<…>В случае если третье лицо заподозрит одного из членов сообщества, ожидается, что каждый из нас обдумает и предложит эффективный выход, чтобы вырваться из-под власти чужака и не подвергать опасности деятельность общества. Наш союз, даже раненный, усеченный, попавший под подозрение, должен выжить до последнего из нас или до финального разоблачения.

Не все методы действия их организации были упомянуты. Не приводились способы осуществления похищений (нигде не было речи о русских или о мафии), высказывания носили общий характер. Ни имен, ни мест. Также ни слова о природе распространяемых произведений. Габриэль знал, что Хмельник использует написанные им портреты, чтобы изобразить преступления, а Траскман свои книги, но двое остальных?

Он получил частичный ответ, когда на последней странице появились четыре символические подписи, расположенные друг под другом. Эти психи подписали свой манифест собственными инициалами.

КТ, АГ, АА и ДК.

Калеб Траскман и Арвель Гаэка. Что до двух остальных… И вдруг буквы «АА» бросились в глаза Габриэлю. Это оказалось настолько очевидным.

Андреас Абержель. Фотограф.

76

Сжимая в руке томик с манифестом, Габриэль бегом вернулся к машине и закрылся в салоне.

– Абержель замешан!

В мобильнике были слышны звуки дорожного движения: Поль куда-то ехал. После секундной паузы капитан жандармерии ответил:

– Как ты узнал?

– Я могу говорить?

– Давай. Мартини едет следом в служебной машине. Мы только что выяснили, и часа не прошло, что фотограф причастен. Но, мать твою, ты-то как это узнал, если тебе положено сейчас сидеть дома и отдыхать?