Жил-был раз, жил-был два

Оглушенный, Габриэль нажал отбой. Жюли мертва… Окончательно мертва… Где-то в лесу раздался выстрел, и образы дочери исчезли из головы. Он снова увидел ее улыбающейся, услышал ее голос, она была здесь, рядом с ним. Но теперь все кончилось, Жюли навсегда останется жутким криком тоски, отраженным на картине Гаэки.

В тот момент, когда этот психопат запечатлел ее своей кистью, она была еще жива, запертая там внизу. Потом она прошла перед безжалостным объективом Абержеля. Мертвая, лежащая где-то на металлическом столе. Кто лишил ее жизни? Каким образом? Он представил себе, как фотограф крутится вокруг ее трупа в поисках лучшего ракурса, и это настолько вывело его из себя, что он снова выскочил наружу. Кулаки взорвались болью, когда он ударил ими о ствол дерева.

Литература, живопись, фотография. Одного не хватало. Какое было четвертое «искусство»? В какой форме обнаружит он Жюли на завершающем этапе ее странствия? Снова сев в машину, он повернул ключ зажигания и ввел в программу GPS адрес медицинского университета в Белостоке.

Именно там он найдет последний кусочек этого чудовищного пазла.

77

Недалеко от квартала Марэ, между Третьим и Четвертым округом Парижа, жандармы оставили машину на паркинге недалеко от улицы Риволи и набережной Отель-де-Виль. Они двинулись по улице Руа-де-Сисиль, зажатой между многоэтажными зданиями, ресторанами, шоколадными бутиками и изысканной бакалеей. Полю было плевать на красоту вокруг, по правде говоря, он ничего не видел. Беспокойство покрывало все окружающее черной пеленой. Было уже больше трех часов, а Андреас Абержель так и не появился в Токийском дворце, хотя каждый день приходил туда к двум.

Они с Мартини остановились перед тяжелой входной дверью. Имя Абержеля значилось среди десятков других на домофоне. Поль нажал на все сразу, кроме кнопки фотографа. В конце концов им открыли. Тревога резко усилилась, когда они толкнули тяжелую створку.

Жандармы оказались в просторном мощеном дворе, окруженном зданиями, мастерскими, офисами и кабинетами адвокатов… Вдоль фасадов росли какие-то кусты, окна были маленькими и пыльными, как в старых магазинчиках антикваров. Шум уличного движения исчез, словно Париж затаил дыхание. Поль спросил себя, как мог царить такой покой в самом центре столь большого города. Когда удивление спало, жандармы обратились за помощью к встреченным жильцам или просто стучась в двери. После долгих бесплодных поисков одна дама указала им наконец лестницу на другой стороне двора: Андреас Абержель жил в квартире на последнем этаже.

Деревянная лестница была крутой, как стремянка, а стены сходились так тесно, что Полю казалось, будто он движется в трюме старинного испанского галеона. Колено дергало, но он карабкался по скрипучим ступенькам с Мартини на запятках. Истина была там, только руку протянуть, и он не собирался сдаваться сейчас. Слышался звук таймера, включающего освещение.

Двое мужчин добрались до седьмого этажа. Молча взяли на изготовку свои «зиг-зауэры». На лбу Мартини проступили капельки пота. Он умирал от страха.

– Ты нормально? – тихо спросил Поль.

– Нам следовало предупредить спецгруппу. Мы делаем глупость.

– Это мне судить, а не тебе.

Мартини заткнулся. Поль приложил ухо к двери: ничего. Неужели Абержель сбежал? Он едва успел постучать, как услышал щелчок в круглой входной ручке, и створка отошла под его толчком. Он обменялся быстрым взглядом с напарником: их ждали.

Прихожая была заставлена пластиковыми ящиками, цирковой бутафорией, собранными в кучи разноцветными костюмами. Затаив дыхание, Поль шагнул через порог, выставив оружие вперед:

– Андреас Абержель? Национальная жандармерия!

Никакого ответа, ни малейшего поскрипывания паркета. Движением подбородка капитан дал знак Мартини, что в следующий момент они двинутся вперед. Держась начеку, жандармы миновали крошечную кухоньку, где еще стояла тарелка и лежали грязные столовые приборы. Слева пустая спальня. В конце коридора открылась большая комната-мезонин, кресла, висевшие на стенах полотнища синей, зеленой и красной ткани, стол, скамьи разнообразной формы. Мастерская фотографа.

Мгновенно два ствола направились на совершенно голого мужчину, сидевшего в позе лотоса на огромном куске белоснежной ткани. Его тело было безволосым, молочной белизны. Череп, также обритый догола, блестел в свете многочисленных спотов. За его спиной было натянуто другое белое полотнище, похожее на киноэкран. Вокруг стояли зонты отражателей, на мужчину была направлена камера и два фотоаппарата на штативах.

– Я знал, что вы придете…

Поль сделал два шага в сторону Абержеля, держа того на прицеле. И тогда он увидел руки художника. В одной из них тот держал пульт. В другой – короткоствольный пистолет, легкий и компактный. Отточенным движением художник поднес оружие к краю нижней губы, ровно на уровне середины подбородка, наклонив дуло кверху. Его указательный палец лег на курок. Он казался безмятежным, словно буддист, полностью погрузившийся в медитацию.