Жил-был раз, жил-был два

– Ничто не должно в конечном счете привести к нам. Если я принесу этот блокнот в бригаду и внутри рано или поздно обнаружат какую-нибудь связь с этим шале или с Эскиме, неизбежно возникнут подозрения. Я избавлюсь от него.

Габриэль вырвал дневник у Поля из рук:

– И речи быть не может. Я его сохраню. Мы не можем себе позволить его утратить.

Поль вздохнул. Он должен любой ценой успокоиться.

– Ладно-ладно, но все, что касается его содержимого, ни под каким видом не должно сорваться у тебя с языка. Отдай мне, по крайней мере, автобусные билетики. Тебе они ни к чему, но лучше им исчезнуть. В сущности, это они привели нас в Еловую рощу, а Еловая роща связывает нас с этим местом.

Габриэль достал зажигалку из кармана, положил автобусные билетики на землю и поджег их. Уставился на изображение головы волка и на мгновение снова очутился в давешнем сне.

– …с тобой?

Он потряс головой, растер ногой пепел, прежде чем сесть в машину. С комом в горле Поль тронулся с места. Он постоянно поглядывал в зеркало заднего вида, боясь, что вот сейчас из ниоткуда вынырнет какой-нибудь любитель пеших прогулок и застукает их.

– Я высажу тебя недалеко от гостиницы. Там заберешь свой «мерседес» и поедешь обратно на плато. Ты должен засыпать яму. Выровняй все, набросай сверху иголок. Видеозапись должна попасть в руки дознавателей, иначе возникнет подозрение, будто я что-то скрываю. Не исключено, что кто-то опознает место, в таком случае там найдут только землю, если начнут копать. А мне нужно чем-нибудь заняться, иначе я точно сорвусь. Вернусь в бригаду и наведу порядок в бумагах, до которых руки не доходили. И раз уж я до сих пор не отправил группу на гидроэлектростанцию по поводу надписей, то сделаю это завтра утром сам. Уже поздно, я…

Он гнал слишком быстро и задел осями камень:

– Твою ж мать…

Он резко затормозил, выскочил, проверил, все ли в порядке, и сел обратно:

– Кажется, все цело, слава богу.

Его лицо, снова сосредоточенное на дороге, было белым как молоко.

– Тело можно будет заметить с задней стороны станции, когда наши там окажутся. Эскиме обнаружат, начнется расследование, сделают вывод, что он отправился на дамбу, чтобы покончить с собой. Что в конечном счете правда. Угрызения совести толкнули его на…

– Угрызения, да. Он покончил с собой.

– Нагрянем к нему, перетрясем это чертово шале, поймем, что он и был анонимщиком, а может, и больше того.

Поль пристально посмотрел на Габриэля. Он знал, что означает это больше.

– Скажи мне, что это прокатит. Скажи мне, что этот наспех состряпанный план может сработать.

Габриэль его успокоил:

– Вполне может. Эскиме вышел из дома, закрыл за собой дверь, поднялся на край дамбы и прыгнул.

Они выехали на шоссе. Поль свернул в направлении Сагаса, в очередной раз глянул в зеркало заднего вида. Никого. Его руки, вцепившиеся в руль, немного расслабились.

– После Альбиона ты вернешься в гостиницу и засядешь у себя в номере. Не забудь: никакого дневника не существует, а значит, и мужчины из две тысячи седьмого года тоже. Никаких любовных историй, никакого любовника, ты усвоил?

– Да.

– Завтра утром ты отправишься на север проверить свои счета и прочее. Ты не станешь посылать мне сообщений, вообще ничего, я сам свяжусь с тобой через пару дней. Главное, чтобы тебя и близко не было ни рядом со мной, ни рядом с этим городом, иначе мы оба окажемся в каталажке.

Габриэль покачал головой:

– Я сделаю все, как ты говоришь. Но я хочу быть в курсе расследования. Ты должен сообщать мне о любом продвижении. Твое дело теперь и мое тоже.

– Это что? Шантаж?

– Скорее сотрудничество. Тебе есть что терять, и немало, а мне нечего. Хочешь ты этого или нет, мы с тобой теперь одна команда.

40

Совершенно опустошенный, Поль укрылся у себя в кабинете; его едва не вывернуло.

Он чувствовал себя рыбой, попавшей в вершу. Он здорово облажался. Возлюбленный его дочери, виновный или нет, погиб из-за него. Он стер доказательства на видеокарте, уничтожил основополагающие улики, поставил под удар свою карьеру. И все это меньше чем за двадцать четыре часа.

К счастью, никто не мог заметить его отсутствия в бригаде после полудня, поскольку никто, кроме дежурного, в этот день не работал. А раз уж сегодня выходной, то он был волен приходить и уходить когда вздумается. Кроме того, никто еще не связывался с жандармерией, чтобы сообщить об упавшем с дамбы. Пока он неплохо выпутывался из этого хаоса.

Позвонила Коринна, чтобы узнать, когда он собирается вернуться; он, как всегда, сослался на завал по работе и занялся бумагами, мучительно и неотступно вспоминая падение Эскиме и его крик – истинную лебединую песнь. Давид жил в квартирке над своим похоронным бюро, но был владельцем всего здания. В таком случае кому принадлежал дом на Черном озере? Семейное наследие? Отец Эскиме сыграл в ящик с перепоя несколько лет назад. Что касается матери Давида… она скончалась, когда сын был еще совсем юным.