Жил-был раз, жил-был два

В фигуре писателя Поль угадывал личность темную, неуравновешенную, одержимую. Человек, который, возможно, больше не отличал реальное от вымышленного и воплощал свои фантазмы в физическом мире. Он подошел к столу в гостиной и сел на то место, где накануне устроился Давид Эскиме, чтобы обвести буквы, которые составят фразу: «В этой книге содержится ответ на все ваши вопросы».

Озарение. Давид Эскиме имел в виду не рукопись, а книгу. В этой книге содержится ответ на все ваши вопросы.

В этой книге… А если искать следовало не кипу страниц, а уже опубликованную книгу?

Он повернулся к книжным полкам. Отыскать роман, рукописный финал которого находился у него в руках, означало определить автора. А определить автора означало, возможно, первый шаг к тому, чтобы вскрыть подспудные механизмы этого патологического и такого разрушительного замысла.

50

Оглушенный своим открытием, Габриэль вдруг почувствовал дурноту. Перед глазами заплясали черные мушки. Он лег на кровать. В голове мельтешили картинки. Голос матери доносился с перебоями.

– Все нормально, – заплетающимся языком пробормотал он. – Это усталость. Ничего серьезного.

Через пару минут туман рассеялся. Все еще в потрясении, он встал и налил себе стакан воды. Кровь… Означало ли это, что его дочь еще жива, где бы она ни была, – о чем, собственно, и говорил его сон? А вдруг он просто не смог ее спасти или даже увидеть, но все же сумел собрать ее биологический материал? Где? Как? И quid[47]

с Матильдой Лурмель?

Вернувшись к матери, он увидел, что та уткнулась носом в бумаги.

– Что все это значит? Почему тут наверху написано имя моей внучки? Габриэль, что ты от меня скрываешь? Я хочу знать.

Он взял у нее из рук бумаги и убрал их в конверт. Потом отвел ее в гостиную и помог усесться на диван.

– Я сам не знаю, что ищу. Мне нужно минутку побыть одному, ладно?

В спальне он распаковал второй большой пакет. Новый шок.

Лица.

На полотне были изображены два лица, одно перевернутое, другое в обычном ракурсе. Казалось, художник короткими яростными движениями мастихина нанес матовую белизну их кожи, контрастирующую с темно-красной сеточкой вен и артерий на шеях. На щеках, лбах и скулах виднелись темно-коричневые порезы. На заднем плане темнели черные сводчатые стены и свисавшие с потолка корни деревьев. Как в его кошмаре.

Одно из лиц принадлежало Жюли. Его дочь была изображена с запуганным взглядом, жесткой линией губ и отблеском в глубине глаз, похожим на стеклянный осколок. Иная Жюли, старше, чем та, которую он хранил в памяти. Женщина лет двадцати. А может, двадцати двух – двадцати трех.

Габриэль почувствовал, как к горлу подступила желчь. От вида этой картины у него перехватило дыхание, словно ему нанесли удар под дых. Он перевернул полотно. Никакого сомнения: черты второго лица совпадали с фотографией Матильды Лурмель. Ее длинные черные волосы рассыпались по плечам паутиной и смешались с волосами Жюли. Матильда тоже, казалось, чего-то боялась. Кого-то

боялась.

Творение безумца. Перед Габриэлем была ужасающая, пронзительная живопись. Произведение, напоминавшее самые мрачные картины Гойи и одним своим существованием почти полностью подтверждавшее, что его сон был провидческим. Две девушки, пленницы зеркала, как теперь – пленницы полотна. Окружение, атмосфера… Все совпадало. Сон был воспроизведением картины.

Он поискал подпись. И нашел, совсем крошечную, в правом нижнем углу картины: «А. Г.». Его ноги дрожали. Автор этого чудовищного произведения, безусловно, писал его с двух реальных моделей, которые находились у него перед глазами, – Жюли и Матильды. Но когда? И какая связь с Давидом Эскиме и его отвратительными фотографиями?

Две девушки, похищенные с интервалом в несколько лет, пленницы бесноватого художника. Это превосходило все, что Габриэль мог вообразить. Его рука прикоснулась к лицу дочери. Краска чуть приставала к пальцам, у Габриэля появилось неприятное чувство, которое еще усилилось, когда указательный палец скользнул вниз, к выписанной шее, настоящему переплетению плоти и мускулов. Только сейчас он заметил следы на красноватом слое, словно кто-то пытался соскрести краску. Словно…

Габриэль переместил взгляд. Абсолютно такие же царапины были на шее Матильды Лурмель. Тогда кончиком ногтя он отодрал немного вещества от основы, как будто он уже делал нечто подобное несколькими неделями раньше. Он размял его в пальцах, потирая один о другой, пока от теплоты сухость снова не превратилась в вязкость.

Он принюхался. Запах, цвет, текстура. Нет сомнения. Кровь.

51