«Жил напротив тюрьмы…». 470 дней в застенках Киева

У большинства моих сокамерников не было такого жизненного опыта, таких впечатлений, как у меня, и это придавало мне особый статус в четырёх тюремных стенах. Как и то, что кроме меня в камере было всего два человека с высшим образованием — причём оба с высшим военным. Один — местный военком из области, совершивший ДТП. Другой — в прошлом майор еще советской армии, россиянин Игорь Тарасюк, приехавший в Херсон за своей женой. С Игорем мы подружились, он производил впечатление истинного офицера, человека долга и чести. Общение с ним хорошо на меня действовало, помогало переносить тяготы тюремного быта.

Интересовались мной и люди из так называемого блатного мира. Они почти сразу предложили мне свою помощь. Со «смотрящим» по херсонской тюрьме я разговаривал буквально через две-три недели после своего прибытия туда. Он спросил, как вообще, есть ли проблемы в камере, что нужно — чай, сигареты, продукты. Как здесь принято говорить, «курить-варить» — если что, скажи, поможем. Некоторые из этих людей считали меня крымчанином — ведь обвинен в пособничестве «за Крым», а «мы крымских не бросаем». Я не всегда мог понять это внимание к моей персоне со стороны столь разных фигур, но, видимо, эти люди тоже смотрели телевизор, они обо мне знали. И тоже отнеслись ко мне с сочувствием, выразив его так, как принято в их среде.

Находясь 10 месяцев на крошечной площади с одними и теми же людьми, не имея возможности куда-то уйти, уединиться, выстраивая отношения с разными людьми, я понял одно: главное в тюрьме — терпимость, спокойствие и юмор. Эти качества позволяют продержаться в любом коллективе, даже состоящем из тех, кто обвинен в убийстве, разбое, мошенничестве, других преступлениях.

В Херсоне у меня были разные встречи. Один из эпизодов даже заставил администрацию тюрьмы изрядно напрячься…

1 августа 2018 года было совершено покушение на Екатерину Гандзюк, херсонскую общественную активистку из майданной среды. Она была очень деятельной и, несмотря на свою молодость — всего 33 года, отметилась во многих ипостасях: депутат Херсонского областного совета V созыва и Херсонского городского совета VI созыва, и. о. управляющего делами исполнительного комитета Херсонского городского совета, советник херсонского городского головы, общественная активистка в сфере доступа к публичной информации, координатор Центра политических исследований и аналитики в Херсонской области. Она демонстрировала активную борьбу с коррупцией на посту управделами Херсонской мэрии, постоянно выступала с громкими обвинениями в адрес местных силовиков. При этом по Херсону ходили упорные слухи, что Гандзюк просто выдавливала конкурентов, поскольку сама охотно бралась «решать вопросы». Ко всему у нее были весьма натянутые отношения с бывшими коллегами по майданной среде — многих из них она считала людьми, незаслуженно получившими льготы и награды. Одним словом, такой себе «террариум единомышленников».

Как бы там ни было, то, что произошло с Гандзюк, — жестокое преступление. Её облили серной кислотой — утром, когда он вышла из дома, направляясь на работу. Похоже, хотели напугать, но, видимо, не рассчитали концентрацию. К тому же у Гандзюк было слабое здоровье. Через три месяца после нападения она умерла в Киеве, в ожоговом центре. История оказалась резонансной — активисты Майдана вступились за Гандзюк, потребовали от Порошенко немедленного розыска и наказания виновных. Дело из полицейского следствия передали в СБУ, Порошенко пообещал, генпрокурор сделал несколько громких политических заявлений — завертелось, закрутилось…

Где-то в октябре в Херсонское СИЗО завезли человека, которого считали причастным к организации этого громкого преступления. Его звали Сергей Торбин. Ситуация с ним сложилась почти анекдотическая. Торбин — бывший оперативник Херсонского управления полиции и, по идее, должен был сидеть в той же камере, что и я. Камера «бээс» в тюрьме всего одна. Но поскольку он в своё время записался в «Правый сектор» — организацию, запрещённую в России, и воевал в Донбассе в батальоне «правосеков» с первых дней так называемой антитеррористической операции (АТО), администрация СИЗО постаралась нас развести. Его отправили «на карантин», подселив к нему двух моих сокамерников — создали видимость, что наша камера переполнена, хотя там всегда были свободные места. Боялись, что мы с ним, будучи людьми полярных политических взглядов — «правосек», воевавший в Донбассе, и «российский пропагандист», «пособник оккупантов», как меня подавали, — сразу же вцепимся друг другу в горло. Около месяца мы содержались отдельно друг от друга, пересекаясь только на прогулках.