Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ)

Мои бывшие коллеги по вечерам открытого микрофона благополучно пережили временные трудности, и кафе, в котором мы любили собираться, осталось открытым. К их компании, неожиданно почувствовав в себе творческие порывы (видимо, это стало еще одним следствием встречи с ангелом) присоединилась одна из несостоявшихся самоубийц, полюбившая читать со сцены свои творения о жизни и смерти. Как на зло, новоявленной поэтессой оказалась дочь той самой одиозной судьи, из-за которой завсегдатаи литкафе когда-то боялись его закрытия. И отныне им приходилось терпеть эту грозную женщину, не спускавшую глаз с новой компании своего чада, на всех творческих вечерах и капустниках. Похоже, теперь она заняла место Марка, выступая в роли представителя закостенелой системы, с которой каждому уважающему себя творцу полагалось бороться — но негромко, чтобы лишний раз не разозлить и не нарваться на серьезные неприятности.

Все возвращалось на круги своя, все новое перенимало черты еще не успевшего забыться старого. Все было почти по-прежнему, но уже без меня.

Тем более дико на фоне привычной рутины прозвучала еще одна новость — неожиданная и шокирующая. Вадим уезжает из страны. Далеко. Надолго. Возможно, навсегда. Да любой человек, если он не дурак, уехал бы навсегда, получи он подобный шанс. Грин кард, зеленая карта, дающая право на легальную работу, обучение, устройство новой жизни в США — каждый желающий уехать за границу мог об этом только мечтать. А вот Вадим взял и выиграл ее, приняв участие в ежегодной лотерее впервые и едва ли не на спор.

Слухи о его неожиданной удаче поползли еще в мае, но друзья, сообщившие мне известие, были не очень удивлены из-за того, что я ничего не слышала раньше. Сам Вадим не поощрял и не подтверждал эти сплетни, всякий раз пересекая обсуждения резким взглядом или еще более резким словом. Но судачить все равно продолжали, особенно после того, как он все же заявил в своей обычной манере, что теперь «все желающие заниматься хренотой могут вздохнуть свободно», больше он не смутит их своими придирками и хамством. Документы на выезд оформлены, билет на самолет куплен. Его решение «свалить за бугор» окончательно и обжалованию не подлежит.

Местное общество, однако, не спешило радоваться перспективе избавления от главного грубияна и скандалиста. Теперь эта новость обсуждалась с особым возмущением: ну как фортуна может быть так несправедлива? Кто как не Третьяков всегда высмеивал эмигрантов, бегущих в новые страны в надежде на признание и прочие сказочные перспективы, которые казались невозможными здесь? И вот тот самый выигрыш, на который годами надеялись те, кто не желал пробивать лбом каменную стену, что-то ломать и строить здесь, на родине, достается тому, кто пренебрежительно относился к самой этой мысли — возможности начать с нуля в другой стране, среди абсолютно других людей.

Третьяков со своим вечным неуместным сарказмом опять посмеялся над всеми, разозлив такой неприличной везучестью даже тех, кто до этого относился к нему нейтрально. Я же была одной из немногих, кто понимал, что за его решением подать документы на участие в лотерее именно прошлой осенью, когда мы резко прервали всякое общение, стояла отнюдь не насмешка, не желание позлить или утереть нос тем, кто не первый год и не всегда успешно пытался выехать из страны.

Вадим действительно хотел покончить со всем старым. Сила его разочарования и усталости, о которой он так часто упоминал во время наших последних встреч, толкнула его на то, чтобы не просто задуматься, а сделать осознанный шаг к решению, которое он всегда исключал для себя. Уехать. Эмигрировать. Бросить все — свою борьбу, свою страну, которую любил слишком неудобной любовью — слепой и яростной, бросить наш с ним город, ставший свидетелем тех смелый мечтаний, половина из которых не сбылась, а половина исполнились так, что лучше бы этого никогда не было.

Как странно и страшно все получалось. Один за другим, по своей воле или против, мы уходили из тех мест, где когда-то были так счастливы — сначала Ярослав, потом я, и теперь — Вадим. Тот, кто был несокрушимым, кто, казалось, никогда не сдастся, у кого хватило бы сил гнуть свою линию и бороться до конца, покидал поле боя если не проигравшим, то отказавшимся от своей борьбы.

То, как быстро невидимая рука стирала наши фигурки с доски жизни, поражало и пугало меня. Внезапно мне захотелось по-настоящему, искренне проститься с Вадимом, ведь именно он был той его частью моего прошлого, которая никогда бы не поблекла даже под влиянием самых сильных разочарований. И я не могла допустить, чтобы наша последняя встреча осталась в его памяти такой, какой она вышла в квартире Марка — горькой, злой, полной несправедливых обвинений. Я не хотела, чтобы последними словами, сказанными моему лучшему другу и наставнику, были: «Уходи, Вадим! Мне больше ничего от тебя не нужно!»