Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Марк слушал его пафосные разглагольствования с ироничной ухмылкой, и чувствовалось, что он просто позволяет отцу формально оставаться главным в этом доме. Но только до тех пор, пока их интересы не пересеклись.

Завтрак постепенно подходил к концу. Напрямую мы с Марком до сих пор не сказали друг другу ни слова. Виктор Игоревич, сладко потягиваясь с дороги, говорил об обеденном сне, о том, что надо разобрать чемоданы, Валентина Михайловна помогала мне с посудой, восхищаясь моим характером и шепотом укоряя мужа за жуткую забывчивость, но чувствовалось, что даже этот недостаток ее умиляет. Я не сердилась на нее, наоборот, очень даже понимала. Ведь я сама слепо обожала ее сына со всей его категоричностью и воинственной нетерпимостью.

Наконец, кухня опустела. Первыми ушли Марк с Виктором Игоревичем: на пике приятного общения тот возжелал показать наследнику какие-то книги по менеджменту без малейшего подозрения о том, что его сын никогда не интересовался этим. В разговоре Виктор Игоревич всегда слушал только себя, а Марк, пребывая в прекрасном настроении, и не думал возражать, не без удовольствия подыгрывая отцу.

Мы немного посидели в гостиной с Валентиной Михайловной, посмотрели отпускные фотографии, затем она торжественно вручила мне очередной ворох подарков (сувениры и обновки из одежды) и, почувствовав усталость с дороги, тоже захотела подняться к себе и передохнуть.

Я была счастлива остаться в одиночестве, слишком устав от этого показательного спектакля «Хорошая семья и примерные дети». Моя настоящая новая жизнь была замечательной, но требовалось время, чтобы к ней привыкнуть.

Несколько минут я просто сидела, глядя в одну точку. Потом решила — отдыхать, так отдыхать. Я немного побродила по притихшему дому и уже почти дошла до своей комнаты, как за последним поворотом коридора меня настиг Марк. Сильные руки обхватили сзади, горячее дыхание опалило щеку. Стремительно развернув меня лицом к себе, он впился в губы жадным поцелуем, и столько страсти, столько нетерпения было в каждом его движении, что я только сейчас поняла, чего стоила ему эта рафинированная вежливость за завтраком.

— Привет! — жарко прошептал он в перерыве между поцелуями. — Наконец-то они от нас отстали.

Дальше я уже совершенно ничего не понимала, только спустя какое-то мгновение осознала, что ноги мои парят где-то в воздухе, а руки крепко обхватили шею Марка. Старясь не слишком шуметь, натыкаясь на углы и давясь от смеха, мы добрались уже до моей комнаты, в которой вчера так никто и не ночевал.

Теперь мы любили друг друга при свете дня, сначала неторопливо, наслаждаясь откровенностью, которую дает солнечный свет, узнавая в деталях малейшие особенности друг друга. Чувство единения в этот раз было более осознанным, поначалу мы даже пытались контролировать себя. Марк очень боялся причинить мне боль любым неосторожным движением, но даже она была сладостнее всех подарков и ласковых слов от других людей. А потом мы потерялись, исчезли, утонули друг в друге, в том сумасшедшем водовороте, который рождает страсть. Не пытаясь более удерживаться даже за крошечные осколки сознания, мы растворялись в нашей близости бездумно, слепо, до исступления, желая только одного — умереть и опять родиться, вместе. Чтобы так и прожить всю оставшуюся жизнь, только вместе. Чтобы не было ни малейшей возможности дышать по отдельности, радоваться жизни или утешаться в горе. Никогда друг без друга.

— Ты такая хрупкая, — произнес Марк, когда мы лежали рядом, пытаясь выровнять дыхание, так чтобы каждый вдох и выдох получался у нас синхронно. — Такая тонкая. Иногда мне кажется, я могу тебя сломать. И в то же время, ты очень сильная, и я могу не бояться быть… быть собой. Это удивительно.

— Тогда считай, что я сделана для тебя по специальному заказу. Такая себе улучшенная модель, с гарантией качества, — пошутила я, но он к моей шутке отнесся очень серьезно.

— Так и есть. Ты сделана только для меня. Специально для меня. Больше ни для кого, — добавил Марк, крепче прижимая меня к себе. — Алеша, знай, я никуда тебя не отпущу. Ты понимаешь это?

Я умиротворенно улыбнулась, пытаясь побороть внезапно накатившую сонливость. Конечно же, я все понимала. Но так, как это было удобно мне.

…Следующий год был одним из самых счастливых в нашей жизни. Через несколько дней начинались занятия в школе, и мы с Марком пошли туда заново, иными людьми — свободными, сильными, целостными в своем единстве.

Школьные учителя и даже наши ровесники оказались так же слепы, как и родители. Несмотря на мои первоначальные опасения, что мы выдадим себя неосторожным словом, фразой, движением, никто ничего не заметил. Общество предпочитало видеть давно устоявшийся штамп вместо реальных людей.

В представлении одноклассников и педагогов Марк был сложным подростком со своенравным характером, которого лучше не трогать без надобности. Я — едва ли не феей с крылышками (неудивительно, если некоторые их даже видели, эти крылышки), странной, туманной, отстраненной, которой были чужды все земные проблемы.