Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

— Ну-у-у, эти мальчишки… Они такие глупые и ограниченные. Совершенно не читают книг и озабочены только одним… ну…этим, — я выразительно посмотрела на Валентину Михайловну, пытаясь вложить в свой взгляд максимум презрения к "этому" — низменным инстинктам, которыми были одержимы мои сверстники. — Среди них все еще нет моего… принца, — пытаясь сохранить на лице одухотворенное выражение, заявила я, приправив монолог трагическим и шумным вздохом. — Так что я не унываю… и все жду, когда мой принц….

— Нет, ну что ты несешь!? — вдруг взорвался Виктор Игоревич. — Лешка! Ты что, совсем сдурела у себя на чердаке со своими писульками?! Ты в девках всю жизнь собралась просидеть, да? Какой принц, я тебя спрашиваю! Пацан тебе нужен, молодой, реальный, здоровый пацан, который… — Валентина Михайловна нервно затеребила мужнин локоть. — А ты не дергай меня! — прикрикнул и на нее глава семейства. — Тоже мне, Ассоль выискалась! Попомни мое слово, будешь много выпендриваться — останешься одна! На кой черт кому-то припудренная жена, которая только и делает, что читает Мандельштампа?

— Мандельштама, — автоматически поправила я.

— Да один хрен! — яростно рявкнул на меня приемный родитель. — Вот, о чем я говорил? Опять выделываешься! Хоть "штама", хоть "штампа" — до лампы! — не замечая, что сам перешел на рифмованный слог, заворчал Виктор Михайлович. — Нет, ну что за идиоты, а не дети… Одна то ли на земле, то ли на небе живет. Второй тоже — кроме своих книжек и брусьев с гантелями ничего не замечает. Лешка, вот скажи мне честно, не щади папку. Твой брат… он… он… голубой? — добавил глава семейства голосом, полным боли и жутких предчувствий.

И на этом месте я все-таки подавилась молоком. Пока обеспокоенная Валентина Михайловна стучала меня по спине и отпаивала водой, я хохотала. Хохотала до слез, вызывая подозрения в своей полной ненормальности, но сдержаться в такой комической ситуации было выше моих сил.

Так вот в чем добропорядочный отец подозревает Марка! Я согнулась в новом приступе смеха.

— Нет, — пробормотала я сквозь слезы. — Нет… Марк не гомосексуалист, уж поверьте мне.

— Честно, дорогая? — с надеждой протянула Валентина Михайловна.

— К…Клянусь… — и я закрыла лицо руками, пытаясь вытереть слезы, льющиеся из глаз, а мои плечи опять затряслись.

— Просто пойми нас. Мы очень рады, что вы такие… Такие серьезные… Но что ты, что Марк совершенно не интересуетесь противоположным полом — извиняющимся тоном продолжила она. — А я, конечно, не сейчас, но через какое-то время… так хотела бы с внуками поиграть, понянчиться…

Пришлось мне еще раз клятвенно подтвердить нашу полнейшую нормальность, списав отсутствие свиданий и всяческих легкомысленностей на выпускной класс, нагрузку в школе и необходимость готовиться к поступлению в ВУЗы. Видимо, я была крайне убедительно, ибо на первых порах этих клятв чете Казариных хватило, а вскоре им стало совершенно не до личной жизни собственных детей.

Пришла зима, до Нового Года оставались считанные недели, в воздухе пахло хвоей, корицей и праздником. И в это самое время Марк громко объявил о своем намерении поступать в юридический университет.

Виктора Игоревича, как я и предсказывала, чуть удар не хватил. Он воспринял профессиональный выбор сына, как предательство собственных интересов. Пребывая в полной уверенности, что отпрыск получит экономическое образование, отец не слишком уделял внимание тому, факультативы по каким предметам посещает его сын, и чему именно учится с репетиторами два раза в неделю. Ребенок занят — и хорошо.

Поначалу он еще тешил себя надеждой увидеть Марка "придворным" адвокатом. Сын, защищающий административные интересы отца, плечом к плечу — это же так по-семейному! Но после того как последняя иллюзия разбилась о решение Марка поступать на факультет следствия и прокуратуры, Виктор Игоревич замолчал на несколько дней. Он бродил по дому потерянный, горюя над тем, как судьба жестоко мстит ему. Его первенец, наследник и родная кровь оказался Павликом Морозовым, надумавшим связать свою жизнь с уголовным правом. Ведь больше всех Казарин-старший, удачливый бизнесмен в стране, погрязшей в беззаконии, ненавидел именно органы правопорядка. Одних — за продажность, других, наоборот, за излишнюю принципиальность.

Потом он, наконец, заговорил, к вящей радости жены, и не к такой вящей — моей. С этого момента на мои плечи легла далеко не радужная обязанность служить посредником между семьей и Марком. Виктор Игоревич отказывался общаться с отпрыском, пока он не изменит своего решения, а верная жена во всем поддержала любимого супруга. Фраза "Лешка, передай этому неблагодарному…" с тех пор преследовала меня дни напролет. Нам пришлось удвоить бдительность, потому что вездесущий глава семейства любил нагрянуть в мою комнату без стука с очередным монологом на тему: "Я его растил-растил, а он…"

Кроме того, Виктор Игоревич забрал у Марка все карманные деньги (суммы, сравнимой с зарплатой среднего служащего, могло бы хватить на оплату подготовки к экзаменам) чем вызвал у сына лишь усмешку.