Жила-была девочка, и звали ее Алёшка

Все было таким родным и непривычным одновременно. Вот моя старая комната, населенная незнакомыми воспитанниками. Вот моя кровать, на которой спит уже другая девочка. Вот подоконник, свесившись с которого, я так часто болтала с Марком, прятавшимся в саду от воспитателей — тогда он еще не мог оставаться у нас после восьми вечера, а домой ему уходить, как всегда, не хотелось.

Все такое же — и не такое. И Марка рядом больше нет. С того самого дня мы не обменялись с ним и словом. Он продолжал игнорировать меня, я же не находила в себе сил и желания объясняться или оправдываться.

Я плакала, не в силах остановить грядущие перемены и замедлить бег беспощадного времени. Все течет, все меняется — таков был один из самых жестоких законов жизни.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Петр Степанович видел, что со мной творится что-то неладное. Поэтому, когда я попросил его остаться переночевать на свободной кровати несколько дней, он дал согласие, предварительно созвонившись с моими опекунами. Виктор Игоревич не возражал особо и не удивлялся, решив для себя, что перед скорым отъездом во мне просто взыграла ностальгия.

На самом деле я просто не могла оставаться так близко к Марку, наталкиваясь на стену равнодушия и подчеркнутого безразличия. Эта резкая перемена пугала меня. Еще несколько недель назад его сердце горело и билось только для меня, а теперь я стала пустым местом. Даже в страшнейших кошмарах я не могла предположить подобной реакции. Я ожидала волны негодования, неприкрытой ярости, новых попыток остановить меня силой, но только не того, что он захочет полностью вычеркнуть меня из своей жизни, превратить в ничтожную пылинку, а мое имя — в ничего не значащий звук.

Страшнее всего были ночи, которые я разучилась проводить в одиночестве, в постели, которая уже стала нашей. Моя подушка хранила его запах, стены комнаты еще помнили нас обоих — и я не могла уснуть одна, зная, что он находится здесь, рядом, на расстоянии узкого коридорчика, через который мы так часто бегали друг к другу в комнаты, стараясь не шуметь и не разбудить взрослых.

Поэтому я, ни секунды не задумываясь, решила остаться и отдохнуть в своем первом доме, так долго, как это было возможно. Страна шумно праздновала майские праздники, и оставшееся до школы время я хотела провести наедине со своими воспоминаниями, готовясь принять те ужасные перемены, к которым сама так бездумно стремилась.

К вечеру третьего дня воспоминания стали совсем уж реальными — сидя с записной книжкой под любимым раскидистым дубом, я увидела Марка. В первые несколько секунд я даже решила, что не в меру разыгравшееся воображение играет со мной злую шутку. Растерянно захлопав ресницами, я попыталась отогнать от себя призрак, но он не спешил исчезать — поэтому я решила, что это действительно Марк, и он настоящий.

Вслед за осознанием происходящего пришел страх — мне показалось, что сейчас он подойдет и ударит меня, растопчет, сотрет с лица Земли. Ведь Марк никогда не менял своих решений, этого ни разу не случилось за все десять лет нашего знакомства. Так что же подтолкнуло его к такому шагу: передумать, перестать игнорировать меня, если не собственная слабость? Я была его чувствительной точкой, его ахиллесовой пятой, а проявления слабости Марк презирал.

Меня, как причину подобного срыва, он, по идее, должен был возненавидеть.

Я ошибалась. Он подошел и молча сел со мной рядом. Я боялась даже дышать.

— Возвращайся домой. Я не могу там жить без тебя, — просто сказал он, и я послушно кивнула. — Хорошее место, — добавил Марк спустя еще несколько минут моего потрясенного молчания. — Помнишь, мы тут в детстве секрет закопали?

Я снова кивнула, чувствуя, что по-прежнему не могу произнести ни слова. Конечно же, я помнила все. И мне так хотелось нырнуть обратно в прошлое, вернуться на несколько лет назад, попасть в солнечный и волшебный мир нашего детства, от которого сейчас остались одни звенящие грустью воспоминания.

Дрожащими пальцами я дотянулась до руки Марка, и едва почувствовала его ладонь, как пронзительный восторг и осознание абсолютной целостности опять нахлынули на меня, вызывая желание приклеиться к нему навсегда, каждым миллиметром кожи. Марк ощущая то же самое, резко привлек меня к себе и я заплакала от невозможности забыться, застыть, как в янтаре, в этом зыбком и ускользающем моменте нашего счастья.

Несколько часов мы просто просидели там, обнявшись и вспоминая прошлое. Мы нашли наш старый детский секретик (фантик под стеклом) и я долго сидела, молча разглядывая его. Слез уже не было. Осталось только тихое, щемящее чувство печальной безысходности.