Жила-была одна семья

Ира не была исключением. Она помнила многое из своего прошлого, но некоторые эпизоды давно исказились, размылись, претерпели какие-то изменения, обросли выдуманными деталями, а другие, напротив, возвращались с такой достоверностью, как будто происходили вчера. Так было с поездкой в Турцию. Казалось, что она помнит даже не каждый из трех там проведенных дней, но каждый час, каждую минуту путешествия. Она с легкостью могла бы воспроизвести обстановку каждого из помещений, в которых побывала, лица людей, с которыми общалась, слова, которые произносила. А самое главное то ощущение гармонии, которое испытала она на Памуккале, было настолько сильным и необычным, что не только не забылось, но и до сих пор могло прийти ей на помощь в трудную минуту. Стоило только вспомнить белые вершины, зеленые маковки сосен, море далеко внизу и обжигающие лучи солнца на своих плечах, как сердце неизменно начинало стучать громче, по коже пробегал приятный холодок, а на щеках появлялся румянец. Конечно, она прекрасно знала, что вовсе не красота природы оставила в ее душе столь неизгладимое впечатление, дело было исключительно в спутнике. И тем удивительнее было для нее самой то, что ни до этого, ни после не приходилось ей испытывать подобные бурные и вместе с тем абсолютно умиротворяющие, дарующие спокойствие эмоции. И каждый раз, когда она воскрешала их в своей памяти, жизнь, пусть и на совсем малюсенькую толику, становилась лучше и легче.

Сейчас было самое подходящее время для того, чтобы воспользоваться этим рецептом и принять пилюлю воспоминаний. «Права была, тысячу раз права эта Луиза Карловна, когда назвала меня лгуньей. Ну да, прямо она, конечно, сказать не решилась, воспитание с образованием не позволили, придумала какое-то слово диковинное — «половинчатая». Диковинное, а подходящее, меткое. Одна моя часть здесь: сидит, уткнувшись носом в статью, и ищет грамматические ошибки, а другая все равно гуляет по Парижу. Зачем я отказалась ехать? Это ничего не изменило. Физическое присутствие ничего не решает, а мысли и чувства управлению практически не подвластны. Можно ли заставить себя не думать и не чувствовать? Можно. Только сначала придется заставить себя не жить».

Она резко отбросила лежащие перед ней листы, мечтательно посмотрела в окно. День был чудесным для середины октября: осеннее солнце золотило последнюю листву, воздух был свежим и удивительно теплым. На широкий подоконник старого здания прилетел воробей и запрыгал, зачирикал. Она поставила перед птицей блюдце с крошками от недавно съеденного бутерброда, но та лишь клюнула лениво несколько раз и снова запорхала, заплясала, запела, всем своим видом демонстрируя, что в такой замечательный денек следует скакать и верещать от радости, а не предаваться унынию в душном кабинете среди кипы мало кому интересной макулатуры.

— Ты думаешь? — Ира с сомнением наблюдала за воробьем.

Он не стал отвечать. Чирикнул в последний раз и был таков. Надо было летать, греться под теплыми лучами, любоваться яркими красками, а не пытаться спасти от тоски какую-то тетку, распевая ей рулады на подоконнике.

— Что ж, спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — пробормотала Ира, надела пальто, взяла сумку и хлопнула дверью кабинета. — Гулять так гулять. — В конце концов, она запретила себе гулять по Парижу, а бродить по Москве ей пока еще никто не запрещал.

И она бродила, и смотрела, и наблюдала: за группой туристов, внимательно слушающих экскурсовода, за маленькой девочкой, которая не могла сосчитать четырех уток, облюбовавших гладь Чистых прудов, за двумя пожилыми шахматистами, то и дело азартно хлопавшими по специальным часам. И казалось ей, что не по лестнице она спустилась из своей редакции, не полсотни метров прошла по переулкам, а села в машину времени и пролетела на несколько десятилетий назад…

— …Слон, ферзь, ладья, рокировка — и названия мудреные, и ходы чудны€е. Ира с отвращением смотрела на доску. Они уже два часа сидели у Самата, а он, вместо того чтобы говорить о высоком, пытался научить ее играть в шахматы. Она ругала себя за длинный язык. Могла бы промолчать, и сейчас они бы занимались чем-нибудь гораздо более интересным, а не абсолютно, по ее мнению, бессмысленным передвижением фигур по клеточкам. Но нет. Это ее вечное «что вижу, то и говорю» снова сыграло злую шутку. Они просто шли по бульвару. Нет, не просто шли — они держались за руки и обсуждали длинные шеи плавающих лебедей. Ира говорила, что это красиво и грациозно, а Самат утверждал, что, кроме красоты, в любых особенностях животных и птиц кроется логический смысл.

— Просто так в природе ничего не бывает, — спокойно произнес он в третий или четвертый раз. — Вот смотри…

Она уже выслушала рассказ о том, для чего у слона длинный хобот, почему у свиньи пятачок, а у павлина шикарный хвост. Она прекрасно знала, что сейчас услышит еще один неоспоримый довод его правоты, но уступать не хотелось.

— Красота — это не просто так. А слону, кстати, хобот крокодил вытянул, потому что слон был слишком любопытный.