Жила-была одна семья

— Знаешь что, любительница сказок? — Он сразу понял, что это из Киплинга.

— Что?

— В одном ты, безусловно, права. Красота — это не просто так, — и он с нежностью взглянул на девушку, выпустил ее руку и неловко приобнял за талию. Ира почувствовала, что покраснела. Самат и сам смутился. Он много, интересно и красочно говорил о чем угодно, только не о собственных чувствах. Пылкие признания и страстные оды не были его коньком. Поэтому тонкий намек и ласковый взгляд уже означали многое. И, впечатленные важностью момента, они оба теперь молчали. А когда очарование минуты все же ускользнуло и возникла необходимость чем-то заполнить затянувшуюся паузу, Ира скосила глаза на скамейку, мимо которой они проходили, и — ну не обсуждать же опять лебедей! — сказала:

— В шахматы играют, а я даже названия не всех фигур знаю.

— Как? — ужас в его голосе был настолько откровенным, что она тут же начала себя ругать. Надо было пошевелить мозгами, прежде чем признаваться студенту мехмата в том, что не владеешь даже основами игры, в которую, конечно же, обязан с блеском играть каждый уважающий себя математик. Теперь надо было срочно спасать положение. И она понеслась, заторопилась, затараторила:

— Понимаешь, мой папа к шахматам равнодушен. Ведь родители, они же всегда детям стараются свои увлечения передать. Так он у нас летчик. Его, кроме неба, мало что интересует. Он и на земле по большей части о самолетах думает. Он, представляешь, только на секундочку глаза вверх поднимет и тут же скажет, что там летит высоко-высоко. Я, конечно, так не умею, но зато, если передо мной модели поставить, я все назову. И не только гражданские, между прочим, но и военные, и вертолеты, и истребители. Знаешь, сколько я макетов склеила? Не сосчитать!

— Да ну? Теперь я понимаю: ножницы и клей — это ваше семейное хобби.

Ира рассердилась. Влюбленным всегда свойственно идеализировать объект своей страсти, считать его воплощением исключительных положительных черт и не замечать недостатков. Она тоже идеализировала, восторгалась, восхищалась и не замечала тех маленьких червячков, которые в той или иной степени портят характер каждого человека. Но сейчас она видела не червячка, а здоровенную змею снобизма, которая тесным кольцом обвилась вокруг Самата. «Ишь какой! Если он что-то умеет, а другие нет, так они, выходит, дураки?»

— Корабли лавировали, лавировали, да не вылавировали, — быстро проговорила она.

— Что?

— Рапортовал, да недорапортовал, дорапортовывал, да зарапортовался.

— Ир, ты чего? Какие-то «портывал», «дотрывал», что-то там «вался»?

— Что? Не можешь повторить? Тебе что, русский не родной? Давай-ка не в шахматы сыграем, а в «Эрудит», в два счета обыграю, не сомневайся, — последние несколько слов она выкрикивала уже вслед быстро удаляющемуся Самату.

Тогда она была слишком рассержена, чтобы страдать и плакать. Всю дорогу до дома фыркала и повторяла:

— Индюк какой-то! Павлин! Ему, значит, можно про клей и ножницы, а мне нельзя. Даже моделей не видел, а заранее ерундой считает. А иногда на один макет недели уходят! А это его ироничное «ваше семейное хобби». Видел бы, что Сашка делает, не стал бы иронизировать!