Жила-была переводчица

Отвечаю Вам на все Ваши вопросы. Я получил Вашу открытку из Рима. Спасибо. Хотел написать Вам хорошее письмо к Вашему приезду в Клямар, но я, увы, среди путаницы из‐за гостившей здесь лишь месяц Миррочки и ее неразумного отъезда опять в Париж[866], был довольно растерзан, а в то же время кончал – и кончил полный перевод поэмы Яна Каспровича «Книга Смиренных» (свыше 2.000 стихов)[867]. Был утомлен и еще не отдохну никак. С книгой моих рассказов в Вашем переводе дело обстоит так. Шато еще весной говорил о ней с Грассэ и его антипатическим фактотумом, имя коего не помню, и оба они весьма хотят издать эту книгу. Так говорил Заратустра, то бишь мой друг Шато. В начале апреля, когда я уезжал в Польшу, все это было уже улажено и, по доставлении рукописи, кажется, можно было бы получить даже что-то. Но подлый Лесба[868] – не юноша Лесба, как Вы его называете, а, простите, прохвост Лесба – все задерживал возвращение моих рассказов, и я грозился Шато, что прибегну к судебному пути, а он успокаивал меня и говорил, что вытребует их. Месяц тому назад я получил от него обычное, проникновенно-дружеское письмо, где, между прочим, была фраза: «Мой бедный друг, Лесба еще не вернул Ваши рассказы, но я вытребую, и пр., и пр.» Меня этот «бедный друг» привел в белое бешенство, я хотел написать Шато: «Не я бедный, а бедная и убогая наша дружба, если Вы, у себя дома, знаменитый и состоятельный, не умеете заступиться за своего друга Бальмонта». Конечно, я этого не написал, но в обычном, тоже проникновенном, письме сказал ему, что я прошу его тотчас вытребовать у Лесба то, что принадлежит мне, и что, если он этого не сделает, я напишу Лесба такое письмо, которого он не забудет до конца своих дней. Но что я надеюсь, что я буду пощажен, и мне не придется этого письма писать. С той поры Шато – как воды в рот набрал. Очевидно, рассказы мои все еще у Лесба или у того другого негодяя, которому он их дал для какой-то надобности без спроса. Итак? Молю Вас, Люси, устройте прибытие моих рассказов к Шато, и переговорите с ним письменно или устно. Все будет зависеть от Вас теперь. Знаю, что придется доперевести один-два рассказа, – я хотел бы перевода первого рассказа, «Воздушный путь»[869]. Кроме того, я посылал Вам рассказы «Мужик Петр» и «Дружба с удавом». Да за двумя-тремя рассказами дело за мною не станет, лишь бы у Вас была доброта и желание перевести и добиться порядка в доставлении Шато того, что Вы уже сделали. Где Шато, я не знаю. Последнее письмо я ему писал в Пириак. Сейчас напишу и в Пириак, и в Версаль, сообщая главное о нашем сейчашном разговоре. Будьте миленькой, похлопочите. Тут будет и радость, и правда, и гордость, и даже деньги, для меня и для Вас. И это должно сделать.

Я на днях, перелистывая любимое 4-х томное сочинение Даля, «Словарь Живого Великорусского Языка», скользил по любимой своей букве Л и вдруг вижу, что есть глагол Люсить. Эге, думаю, сообщу Люси. Как бы не так! Люсить по-пензенски значит: Хитрить в деле, лукавить, обманывать, пятиться, отрекаясь от слова, трусить. Ой-ой! К счастью, есть также слово Люсо, чтó значит по-вологодски: Ладно, изрядно, гоже, живет.

Моя милая Люси, Вы не люсите со мной никогда, а Шато, бессознательно, нередко люсит, сам того, кажется, не зная, ибо он ведь большой младенец, Вы знаете это, как и я. Но да скажу я, в порядке приветственного Вам слова и тоста: Где Люси, там все будет люсо!

За веточку мирты от Китса и за листик фиалки от Шелли[870] целую Ваши милые-милые руки и торопливые ноги, которые, надеюсь, в добром здравии[871]. И привет Вам от Елены и от Анны Николаевны. А от меня ласковому Марселю.

Шлю Вам «Золото Заката». Мой месяц. Сентябрь. Грусть, золото мечты, звонные грезы, пронзенное сердце, и любовь, любовь.

Ваш

К. Бальмонт.

141 [872]

Капбретон. 1927. 24 сентября.

Милая Люси, едва я отправил Вам вчерашнее письмо, как сейчас, утром, получил весть от Шато. Прочтя, пожалуйста, верните письмо Шато мне, а письмо Sieur’a[873] Лесба – Шато, если Вы ему будете писать в Пириак, на что я уповаю.

До скорых новых строк. При мысли, что, может быть, через Вас появится моя книга у Грассэ, я чувствую живительность надежды. Но знаете, Люси? Среди тысяч женщин, которых я любил, или хотя бы целовал, губами или глазами, по фатальной странности, не было ни одной, носившей имя Надежда!

Ваш Бальмонт.

142

Лес. 1927. 22 октября.

Милая Люси, посылаю Вам, для осведомления, постальку[874] Шато. Я ему ответил: «Друг милый, Шато, нет, я не хочу хранить письмо Лесба, который несколько раз мне солгал. И какую ценность может для меня иметь „документ“, подписанный рукой персонажа, который запросто лжет и благодаря которому наш с Вами разговор об издании моих рассказов полгода (апрель – октябрь) – на том же месте? Кажется, я могу иметь добрые надежды, что смогу осуществить путешествие на Луну, прежде чем увижу мой скромный томик в витринах Грассэ».

И затем – дружеские нежности.