Жила-была переводчица

Видите, Вы правы, и Ваш папа очень умный и зоркий человек.

Шлю Вам мой стих к Врхлицкому[875]. Вместе с несколькими моими переводами, он появится в Праге, в Чешском альманахе имени Врхлицкого.

Я в работе: a + b + c + d + … ± ∞.

Змеиный бич Вечности.

Лобзаю руки моей Люси.
В пруду, мне данном, лишь караси.
Но золотою зовут их рыбкой.
И дух мой в рабстве, но очень гибкий.

К. Бальмонт.

143 [876]

Лес. 1927. 31 октября.

Дорогая Люси,

Пожалуйста, сообщите мне адрес Кердика, я хочу поблагодарить его за прекрасную книжечку о Фонтэнасе[877] (где, кстати, témoignages[878] он начал мной, а кончил Вами, чтó мне понравилось – как обручение). Я в восторге от этой книжки и хочу о ней написать для «Последних Новостей». Помогите мне, а именно. Пришлите мне Русский текст моего сонета к Фонтэнасу (у меня его нет), и нельзя ли прислать мне «Glaïeuls» и еще что-нибудь Фонтенаса (верну честно), – у меня ни одной здесь его книги нет, а я хочу вставить в статью что-нибудь из Фонтенаса[879]. Как Вы? И что же Шато? И переведете ли Вы рассказ «Воздушный путь»? (Гм!)

Ваш К. Бальмонт.

P. S. Посылал ли я Вам «повесть в письмах» – «Тетя Саша»[880]?

144 [881]

Лес. 1927. 11 ноября.

Дорогая Люси,

Я уж поджидал от Вас словечка, и видите, конверт у меня был приготовлен, чтобы ответить в минуту получения Ваших строк.

Шлю Вам «Тетю Сашу», хотел бы видеть ее по-Французски, а уж по-Итальянски она существует и на днях возникнет (или уже – ) по Английски, по-Норвежски, и по-Голландски. Хоть так почтили тетю Сашу и ее любимицу (мою любимицу), и Вами, Люси, любимую, Катю[882]. Это – письма Кати, мной лишь приведенные в порядок и умноженные разве что 30-ю или 40-а строчками (Вы их, верно, узнаете).

Рад и счастлив, что Вы переведете «Воздушный путь»: мое «Гм!» относится к дурной бесконечности всех этих разговоров о переводе и напечатании в Париже томика моих рассказов.

За Вас радуюсь, что Вы в Париже, то есть в тепле, в меньшей работе и в сравнительной безопасности от камбриолëров[883], будь то Bandits Polonais[884] или же тати крови неопределимой[885]. Привет Вам и Марселю. Пишу вдогонку еще – Вам и Кердыку также. Ваш Бальмонт.

Адрес Мирры: – 30, B^d. de Ménilmontant, XX^e6.

145 [886]

Лес. 1927. 30 ноября.

Дорогая Люси, меня тревожит Ваше молчание. Здоровы ли Вы и все ли у Вас all right[887]? Дошла ли до Вас, наконец, посланная мною «Тетя Саша»? 19-го ноября минул год ее смерти. В Москве была красивая, торжественная панихида. Только что получил письмо от Кати, которая перебивается уроками и переводами. Вы много читаете по-Французски. Если набредете на что-нибудь в стиле Южно-Американского Кальдерона (авантюрное и жуткое), прошу, пошлите ей. Она меня просила, но я вовсе не читаю более по-Французски (нет книг).

На днях закрепил опять на год свой коттедж. Живем ничего себе[888]. Шато молчит[889]. Привет Марселю и Вам.

Ваш К. Бальмонт.

P. S. Увы, милый Фонтэнас все еще не прислал мне мой сонет к нему и «Glaïeuls», – задерживает мою статью!

146 [890]

Лес. 1927.XI.30.

Люси, я только что отправил Вам открытку, как мне пришло в голову, что, быть может, Вам захочется перевести мой очерк о Пшибышевском[891]. Напечатать его, если у Вас ничего нет на примете, можно было бы, я думаю, в Comoedia (Пшибышевский написал много драм) или в L’ Avenir (где Бюрэ ждет от меня чего-нибудь)[892].

Пшибышевский умер от разрыва сердца, на 60‐м году, в Иновроцлаве, в Познанском крае, 23-го ноября.

Привет.

Ваш

К. Б.

147

Капбретон. 1927. 4 декабря.

Дорогая Люси, спасибо Вам за письмо от 2-го декабря. Видя Ваш почерк на конверте, я всегда радуюсь, что в комнате – родной человек. Ах, как мне недостает постоянного веяния такой радости!

Ну, мой милый Фонтэнас похож на меня: Когда я знаю, что что-нибудь из рукописей или книг скоро мне понадобится, я прячу это от несуществующих похитителей так хитроумно, что, когда приходит минута, я отыскиваю вещь с отчаяньем полдня, а то и два дня. Попытаюсь перевести себя с Вашего перевода меня. Это что-то вроде сказки Андерсена[893].

А пока шлю Вам «Упор». Когда я читал вслух Кердика о Фонтэнасе Елене, Анне Николаевне и некоторой Цецилии, подкинутой к нам ее мужем, Польским химиком и скрипачом, Яном Кроллем[894], я чувствовал такую свежую радость, что, пойдя в свою комнату, написал этот сонет. Может, Вы бы его перевели для двух крестных отцов этого «Упора», – и для меня, конечно.