Жила-была Вера. Истории о силе духа, любящих сердцах и билете на счастье

– Отнять?! – Малевич впервые с того дня, как жена увезла Павлика, повысил голос. – Я не хочу отнимать ребенка у матери! Мне нужно совсем не это!

– А что? Чего ты хочешь?

– Хочу видеть сына…

– Что ж, хорошо. Попробуем добиться удобного графика общения.

График был назначен, но соблюдать его никто не собирался.

– Что ты сделаешь, Малевич? Придешь ко мне с приставами? Нет, разумеется. Для подобных выходок ты слишком интеллигентен.

– Я могу увидеть сына?

– Возможно. Если будешь вести себя хорошо!

Малевич и вел. До поры до времени. Снабжал бывшую деньгами, получал в ответ обещания и редкие фотографии Павлика и пестовал надежду, что вот-вот все изменится и он сможет встречаться с сыном.

Но прошел год, а все оставалось по-прежнему.

И Малевич сорвался.

Он понимал, что жена в чем-то права. Он был неудачником. До знаменитого однофамильца ему было как до Луны.

Он громил свою мастерскую, в ярости уничтожая все, что было написано за последние десять лет. А когда там не осталось ни одной целой картины, запер дверь и долгих полгода не входил туда, чтобы не видеть своих разбитых надежд.

По чистой случайности, ища какие-то документы, он отпер дверь накануне того дня, когда в его доме появился кот. И смешно чихающий рыжий зверь, скребущий лапой нос на пороге его мастерской, почему-то умиротворил бурю, до сих пор бушующую в душе Малевича.

Наливая молоко в блюдце, Малевич гладил кота.

– Тебя жизнь тоже потрепала… Вон какой худой! Ешь, ешь! Галочка, добрая душа, тебе еще кошачий корм какой-то дала. Уж не знаю, подойдет он тебе или нет. Но если ты останешься, я подумаю, чем еще можно тебя порадовать. Знаешь, ведь мне давно уже некого радовать… Так получилось, дружище. Так что, ты уж не бросай меня, а? Вдвоем веселее.

Кот слушал Малевича очень внимательно. Понимал он что-то или нет, сказать было сложно, но уходить хвостатый, похоже, никуда и не собирался. После еды он вдруг заметался по квартире, протяжно подвывая, чем очень напугал неискушенного общением с кошками Малевича. Но разум все-таки возобладал над испугом, и кот с облегчением угнездился в известной позе над старым подносом со старой газеткой, который был предложен ему Малевичем.

– А ты еще и умный! – довольный своей находчивостью Малевич, ухмыльнулся, глядя, как кот старательно закапывает «свои дела».

В тот момент Малевич еще не понимал, насколько он прав.

Кот ему и впрямь достался странный.

Начать с того, что спать рядом с Малевичем Рыжий отказался. Как ни звал его к себе новый хозяин, кот даже ухом не повел в его сторону до тех пор, пока постельное белье, порядком забывшее уже, что такое стирка, не было приведено в должный порядок. Только после этого кот соизволил улечься снова под бок к Малевичу, и уже знакомая песенка унесла того в сонное царство, даря надежду на встречу с сыном хотя бы там.

Чистое белье и свежевымытый пол стали не единственными требованиями пришельца. Несмотря на свое явно плебейское происхождение, что, впрочем, так и было, ведь маменькой кота была дворовая Мурка, а папенькой неизвестный никому рыжий подлец, кот явно умел ценить чистоту и останавливаться на достигнутом не собирался.

Дверь в мастерскую, которую Малевич снова запер, была атакована котом с упорством, достойным осла Ходжи Насреддина. Он садился у нее с утра и драл ее когтями до тех пор, пока Малевич не начинал сердиться.

– Что тебе там надо? Там ничего нет!

Кот с этим утверждением был в корне не согласен. Он орал противным голосом и требовал от Малевича чего-то.

Чего именно, тот понял, когда впервые пустил кота в мастерскую.

– Ну? И что тебе здесь понадобилось?!

Кот, пару раз чихнув, обошел мастерскую, осторожно пробираясь через сломанные рамки и разодранные холсты. Удивленно поглядывая на насупившегося Малевича, Рыжий запрыгнул на подоконник, сдвинул лапой к краю подставку с кистями и уселся на краю теплой солнечной дорожки в такой величавой и горделивой позе, что Малевич невольно дернул пальцами, словно сжав ими на мгновение карандаш.

– Темпера… Или масло… Нет, точно! Темпера!

Малевич вдруг словно очнулся от долгого сна.

Рыжий, сидевший на подоконнике, среди кистей, карандашей и разбросанных в беспорядке тюбиков с давно засохшей краской, был так органичен и прекрасен, что сомнений у Малевича не осталось – надо писать!

Набросок, несмотря на долгий перерыв и неверные руки, получился почти сразу.

И Малевич воспрял.

Что-то снова дрогнуло в его душе, и он отыскал среди сломанных подрамников кусочек чистого холста, тщательно загрунтовал его и приступил к делу.

Изредка кто-то звонил в дверь, но Малевич ничего не слышал. Три дня он жил только этой работой. И Рыжий, словно понимая, что происходит сейчас с его человеком, снова и снова звал за собой Малевича в мастерскую, усаживался на подоконник и довольно жмурился, словно говоря: «Смотри, какой я красивый! Как солнце! Как сама жизнь! Золотая и теплая! Пиши, друг мой, пиши! И как знать, возможно, эта картина станет новой точкой отсчета!»