Жильбер Ромм и Павел Строганов

Разумеется, в центре внимания большинства участников оказались прежде всего проблемы истории прериальского восстания[128], в несколько меньшей степени – предшествовавшая ему революционная активность Ромма[129]. В ряде сообщений рассматривалась также его научная деятельность[130]. Однако я хотел бы особо выделить три доклада, имеющих наибольшее отношение к нашей теме.

Исследование Ж. Эраром книг Ромма, хранящихся ныне в Муниципальной библиотеке Риома, показало круг чтения будущего якобинца в период, когда тот был наставником П.А. Строганова[131].

Ф. Бурден, опираясь на материалы миланского фонда[132], проанализировал систему общемировоззренческих представлений (в частности, отношение к религии) Ромма и их воплощение в его научной, педагогической и политической деятельности накануне и во время революции[133].

Д. Жюлиа в сообщении, которое так и называлось – «Жильбер Ромм, гувернер (1779–1790)», на основе документов миланского фонда и материалов монографий М. де Виссака, великого князя Николая Михайловича и А. Галанте-Гарроне попытался выяснить, в какой степени педагогические идеи воспитателя юного графа Строганова и их практическое осуществление отвечали требованиям, предъявлявшимся просветительской литературой к идеальному наставнику[134]. Однако исследование получилось довольно неровным: проанализировав архивные источники, историк достаточно убедительно продемонстрировал близость принятого Роммом плана воспитания соответствующим положениям «Эмиля» Руссо; но, чтобы осветить вопрос о реализации этих принципов на практике, использованных источников оказалось явно недостаточно, и автор вынужден был ограничиться повторением того, что уже ранее на сей счет писали де Виссак и великий князь Николай Михайлович, включая допущенные ими неточности и даже отдельные фактические ошибки[135]. Впрочем, докладчик, вероятно, и сам ощущал некоторую слабость этой части работы, поскольку отметил, что без изучения находящихся в российских архивах бумаг Ромма и Павла Строганова невозможно составить полную картину педагогической деятельности будущего якобинца[136].

И, наконец, автор этих строк сделал обзор находящихся в России рукописей Ромма и предложил коллегам совместный проект их публикации[137].

Развернувшаяся в последующие годы работа над указанным проектом существенно оживила исследования по данной тематике. Его участники за минувшие после коллоквиума в Риоме 15 лет опубликовали многочисленные статьи как о самих Ж. Ромме и П. Строганове[138], так и об их окружении[139]. Первые результаты осуществления данного проекта уже получили признание в научной среде[140] и нашли отражение в историографии, например в фундаментальных исследованиях петербургского историка С.О. Кузнецова о династии Строгановых[141].

Вместе с тем в последнее время тема союза Ж. Ромма и П. Строганова стала все чаще привлекать внимание и историков-любителей, чьи тексты лишь с большой долей условности могут быть отнесены к собственно историографии[142].

Хотя указанные публикации изобилуют ссылками на научную литературу, что придает им внешнее сходство с исследованиями, большинство из упоминаемых в таких ссылках изданий имеют, в лучшем случае, лишь косвенное отношение к рассматриваемому сюжету, а основным источником информации о Ромме и Строганове для этих авторов по-прежнему остается книга великого князя Николая Михайловича. Некритически перелагая ее содержание, они воспроизводят и содержащиеся в ней неточности. Например, все они – и журналист В.С. Успенский, и М.Л. Гавлин, и врачи М.В. Далин (сын историка) с В.А. Фроловым – повторяют за великим князем, что накануне своего отъезда из России П.А. Строганов получил воинское звание «поручика Преображенского полка»[143], хотя во всех официальных документах Коллегии иностранных дел, связанных с отъездом П.А. Строганова за границу, чин последнего обозначен как «карнет лейб-кирасирскаго полку»[144].

В.С. Успенский и М.Л. Гавлин воспроизводят также ошибочную версию Николая Михайловича о том, что Ромм посоветовал Строганову принять псевдоним «Очер» по политическим соображениям с началом революционных событий[145]. Любопытно, что М.Л. Гавлин, утверждая это, ссылается не только на труд Николая Михайловича, но и на мою публикацию документов, из которых следует как раз прямо противоположное: смена имени воспитанника была произведена Роммом исключительно по педагогическим мотивам еще до революции[146].