Жили-были

Однако, бой не грянул, земля не треснула. Воинственную нечисть остановили звуки, не свойственные этой русалочьей ночи. Лазарь и Максимилиан замерли на месте, сторожко прислушиваясь к округе. И выходило по их понятиям, что посторонний шум был человечьего свойства, который следовало немедля устранить. Но как решиться на смертное убийство, если человечишко горько плакал и, видимо, не способен был сопротивляться? Да просто рыдал белугой, доходя до бабьего подвыва и сопливости в подол рубахи. В такой нервной растрёпанности он и ужаснуться не в силах, не то что с ума сойти от страха! У Максимилиана даже аппетит пропал, хотя уже сутки не кровопийствовал, а Лазарь такую слезливую овцу и задирать побрезговал бы и на спор. Ведь даже и у подзаборной твари честь имеется, не говоря уже о потусторонней. Око за око, глаз за глаз, но без слюнтяйства и урона собственного достоинства в глазах противника, раз такой расклад вышел!

— Пойдём, что ли, да глянем на горемыку? — предложил Лазарь, сам дивясь на свои же слова.

— Слезу точит, как по упокойнику, — в тон ответил Максимилиан. — Проведаем для справки, свои-то дела всегда обсудить успеем.

— Тут и говорить нечего. А любопытство всегда утолять надо, если себе не во вред, — согласился Лазарь, принимая пристойный вид усталого путника под, ко времени, потухшим взглядом Максимилиана. Ни дать, ни взять, а просто два припозднившихся в лесу товарища.

Пошли на голос и вскоре наткнулись на Калистрата. Мужик сидел на краю ямы с тухлой водой невдалеке от дороги, безутешно горевал на всю ивановскую, кидаясь соплёй куда ни попадя, и нараспев причитал:

— Ах, милый барин, скоро святки и ей не быть уже моей. Богатый выбрал да постылый, ей не видать счастливых дней. Ах, Ефросинья Климовна, Ефросинья Климовна, знать, не судьба в одном хомуте ходить да приплодом под старость лет любоваться. И не будет у нас ни мукомольни, ни придорожной кузни, а одна родовая междоусобица до могильного креста. И придёт ко мне первому жизненный укорот, потому как твоей родни в разы больше будет, если братьев присчитать. Так что прощай навеки, Фросюшка, и не поминай лихом Калистратушку, — и с этими прощальными словами забитый мужик кинулся в болотину головой вперёд, а ножками в струнку, чтобы безвозвратно застрять в придонной жижи неопрятного болотца. Так и пошёл стрелой до дна, даже не вспугнув привычных ко всему обитателей трясины: каких-то жаб, лягух и краснолапых цапель. Вот так и укатали Сивку крутые горки! Сгинул, считай, человек со свету, как и не было.

Однако, не тут-то было, не закатилась Калистратова звезда до времени за тучу. Максимилиан одной рукой выдернул мужика из болота, встряхнул, словно половую ветошку, и выбросил на сухой берег. А Лазарь строго подступил с допросом:

— Ну, рассказывай, человек, что почём?

— Всё до нитки выложи, — добавил и Максимилиан.

Да не из жалости вылавливали человечишку ночные путешественники из болота, не из сострадания либо сердечной мягкости, просто любопытство верх взяло. От чего это живой ещё паразит может так страдать, если он не в лапах оборотня или под клыком вампира?

И рассказал тогда Калистрат своим невольным спасителям всю свою неудалую жизнь безо всякой утайки. И о беде со сватовством, и о надругательстве Клима Савватеевича над лучшими чувствами без году неделя, но зятя, и о смертном бое шуряков прямо за свадебным столом, и о беззаветной любви к Фросьюшке, вплоть до нечаянной её брюхатости.

— И на кого ж теперь приплод записывать, чтоб не байстрючил при живом ещё тятеньке? — закончил Калистрат глупым безответным вопросом свои исповедальные слова.

Максимилиан с Лазарем в ответ тяжело молчали, не зная, с какого боку подступиться к беде нового знакомца. Да это чужое горе было им нужно, как пятая нога сивой кобыле! Никакого прибытка для самоутверждения.

— А не навести ли нам свой порядок в деревне? — вдруг оживился Максимилиан, оборотясь к сотоварищу. — Ты когти поточишь о чужие окорока, а я, между делом, червячка заморю, а то совсем скособочило с голодухи.

— Да я не против, — согласился Лазарь, — погоняем народец, раз самим в эту ночь схлеснуться не приходится. Так что, Калистрат, повеселишься от души. Веди новых гостей в своё змеиное логово, — и нечисть зашлась громким смехом, предвкушая невинную потеху.

В избе Клима Савватеевича праздник был в полном разгаре. Дым коромыслом, брага рекой и гармонь с присвистом. Прямо посередине покоя, впритык к столу с гостями, топтался Фаддей Карпыч, силясь сплясать и незнамо как понравиться хозяевам, позабывший с устатку про выкинутого за порог сынка. Клим не обращал на плясуна внимания, а утихомирившиеся Дементий, Софроний и Гавриил несвежими голосами подпевали гармонике матерной частушкой, заставляя жавшихся по углам родственных баб наливаться маковым цветом, а самых опытных невольно подпевать разгулявшимся брательникам тонкими голосами.