Читаем Жили два друга полностью

Демин потянулся. "Ой, хотя бы не было сегодня зеленой ракеты. До чего же сладостно лежать на теплой июльской земле, слушать беззаботный щебет жаворонков - и не думать о фронте". Линия фронта ещё дальше отодвинулась на запад, потому что редкий порыв ветра доносит погромыхивание артиллерии. Прошла под аэродро, мом девятка "пешек", сопровождаемая "лавочкиными", и е опять тихо. Сонная дрема навалилась на парня. Мысли отошли в сторону. Некоторое время он, как в тумапе, ещё различал голоса болтавших на стоянке моториста Рамазанова и оружейницы Зары, но вскоре и эти голоса растворились в новом приступе сна. Он очнулся оттого, что кто-то сильно тряс его за плечо. Увидел нависшее над собой лицо сорокапятилетнего самолетного механика Заморина, которого за возраст и за постоянные нравоучительные истины, какие он любил высказывать, другие механики звали "папашей", и не сразу понял, чего от пего, Демина, хотят. Полный широколицый Заморин требовательно кричал в самое ухо:

- Командир, подъем... зеленую ракету дали!

Демин потер опухшие со сна щеки.

- Что? Лететь? На задание? Я - сейчас.

- Да нет, не на задание, - уточнил Заморин. - Полчаса назад на стоянку прибегал посыльный из штаба, объявил, что по первой зеленой ракете всему летному составу прибыть на КП.

Зара Магомедова стояла рядом, улыбалась, обнажая ровные молочные зубы. Очевидно, он после сна с полосками на щеках и на лбу выглядел весьма потешным, иначе она была бы серьезной, как и полагалось быть ефрейтору в присутствии командира экипажа. Ее большие глаза чернели под навесом густых бровей.

- Вы, Магомедова, совсем как с иллюстрации к поэме "Мцыри" сошли, неожиданно выпалил Демин и слегка смутился. - Ладно, я пошел, раз зовут. Он пружинисто вскочил с травы и, не надевая на голову пилотки, зашагал к землянке командного пункта полка. Ветер шевелил его светлые волосы.

Глава

вторая

Как ни спешил на командный пункт старшина Николай Демин, но все-таки опоздал, потому что забежал по пути в техническую каптерку и плеснулся теплой водой, чтобы начисто смыть остатки короткого крепкого сна. Отворив дощатую дверь землянки, он, как и подобало по уставу, громко опросил: "Разрешите, товарищ командир?" - в ответ на что получил холодный полунасмешливый взгляд подполковника. На деревянных скамьях и табуретках сидели уже все летчики полка. Он только один стоял в проеме двери. В незастекленные верхние окна землянки струился полуденный свет, здесь было прохладнее, чем на аэродроме, обогретом июльским солнцем. Подполковник Заворыгин один возвышался над сколоченным из досок широким и прочным столом. Приняв как должное деминское "разрешите", он, не предлагая садиться, озадачил сразу.

- Лейтенант Демин, - выпалил он трескучим сухим тенорком, каким обычно отдавал самые серьезные распоряжения. - Как солдаты и офицеры "третьего рейха"

именуют самолет, на котором вы доставляете им все радости бытия?

- Прошу прощения, товарищ подполковник, - нерешительно поправил Заворыгина Демин, - вы хотели сказать "старшина".

- Нет, я хотел сказать "лейтенант", - тоном, не допускающим возражения, повторил подполковник. Когда у Заворыгипа было хорошее настроение, он любил не то чтобы шутить, а огорошивать подчиненных неожиданностями.

Демин скользнул глазами по лицам однополчан, увидел прикрытые ладонями рты, косящие в сторону взгляды, но ничего не понял.

- Да, да, - резко выкрикнул подполковник, - пока вы позорно дрыхли на самолетной стоянке, я здесь зачитывал приказ командующего воздушной армией о присвоении вам воинского звания "лейтенант". Отныне вы больше не "старшина". Вы даже перескочили через одну ступеньку - через первое офицерское звание. Кого вы должны благодарить?

- Вас, товарищ подполковник, - с готовностью ответил Демин, но бледные губы заворыгинского рта слились в одну прямую насмешливую линию.

- Ерунда. Генерала авпации Руденко. Это он принял такое решение Служу Советскому Союзу! - гаркнул Демип.

- Служите, лейтенант, - одобрил подполковник, - и так же хорошо, как это вы делали в последних боевых вылетах. А теперь все же прошу ответить на вопрос. Так как же зовут наши враги самолет, вверенный в ваши руки?

- "Черная смерть", товарищ подполковник, что звучит на их поганом языке "шварце тод".

- Совершенно верно, лейтенант Демин. Только откуда вы взяли, что немецкий язык поганый?

- А какой же он? - буркнул на задней скамье командир первой эскадрильи мордвин Степан Прохоров. - Я его без дрожи даже над полем боя по радио слушать не могу.

- Нет, немецкий язык не поганый, - будто бы пропустив мимо ушей восклицание Прохорова, продочлжал командир полка. - На этом языке Гете написал свою бессмертную поэму "Фауст". А "Капитал" Маркса, а "Анти-Дюринг" Энгельса? А Шиллер, Бах, Гейне?

А Тельман? Немецкий язык - это достояние немецкого парода, а не Гитлера и его банды. Так что здесь попрошу быть точнее.

Заворыгин сделал шаг от стола к стене, но вернулся на прежнее место теснота землянки сковывала.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное