Жили два друга

- Это ты за нее? А я-то хотел тебя за нарушение дисциплины карать, командиру полка хотел доложить, понимаешь, рапорт сочинить, понимаешь?

- А теперь? - угрюмо спросил Демин.

- Так ты же мстил за сестру, генацвале. А по нашим грузинским законам это святая месть. Зачем я буду о тебе командиру полка докладывать? Троим настроение испорчу. Командиру - раз, потому что всякое нарушение для него неприятность. Тебе - два, потому что тебя накажут. Себе - три, потому что про меня скажут:

"Аи, какой нетребовательный командир Чичико Белашвили, если не смог в воздухе заставить ведомого подчиниться". Ва! Так нехорошо, генацвале. Лучше доложу, что сам разрешил тебе первую атаку.

- Спасибо, старший лейтенант.

- Из твоего спасиба папахи не сошьешь, - повеселел Чичико. - И ещё вот что я тебе скажу, упрямый ишак. Полюбил я тебя за этот вылет. И если мы останемся живы и у тебя потом какая беда, тьфу-тьфу, или затруднение случится, всегда ко мне в Телави приезжай, первым другом будешь. Ва!

Они вместе пришли на командный пункт, но докладывать старшему лейтенанту не пришлось. Командир части подполковник Заворыгин, сухощавый брюнет с очень строгим худым лицом и светло-серыми глазами, их остановил:

- Мне уже все известно, друзья. Ты, Демнн на весь фронт прославился. Немцы до сих пор вопят: "Ахтунг, ахтунг, шварце тод!" Небось всех убитых и раненых ещё но свезли. Командующий фронтом говорит, что ещё ни от кого не слыхал, чтобы один штурмовик целую колонну в пять тысяч человек смог разогнать.

"Вот бы все это в кино изобразить, - совсем уже весело подумал паренек в лет now комбинезоне. - Эх, жаль, что сценариста не найдешь такого, чтобы на своей шкуре все это испытал. Они там, на студиях, все рассудительные, в облаках высокого искусства парят. Хоть самому берись за перо".

От дерзких своих мыслей парень окончательно развеселился. Он снова лег на спину и, безвольно раскинув руки, всмотрелся в голубой шатер неба. Где-то ещё неосознанное и глубоко-глубоко запрятанное шевельнулось желание взяться за карандаш и бумагу. Черт побери, ведь его сочинения на свободную тому всегда шли на выставки в районо, а школьная стенгазета "Внуки Ильича"

всегда украшалась его стихами. Правда, стихи были пз ахти какие, он сам это прекрасно понимал, по они вызывали бурный интерес у мальчишек и девчонок. Петька Жуков не раз завистливо восклицал:

- Смотри, Николка, поэтом не стань. На дуэли убьют.

А если ему и на самом деле попробовать? Или сценарий, или рассказ. Но только написать какими-то свопми словами о том, как хлещет пламя из патрубков на заре, когда опробуют механики моторы ИЛов, как ПОДРИмается с ракетницей рука подполковника Заворыгипа, и по зеленому сигнальному огню бросаются летчики к стоянкам, как в воздухе цепенеют, покрываются потом лит воздушных бойцов, идущих на цель в зенитных разрывах, и как встряхивается тяжелая машина от пулеметнопушечной дроби. Может, что и выйдет? Ведь вышло же в свое время у Максима Горького или у Николая Островского. Все начинается с ростка, если обратиться к жизни. Травинка, пробившая почву, росток; человек, запищавший в колыбели, - росток; первое слово любви, нежное и горячее, - росток; первый труд человека, в какой бы он области ни состоялся, - росток. Разве не так? Разве уйдешь куда-нибудь от этого? Может, на Лупе или на Марсе как-нибудь иначе, по на Земте только так.

Но как возьмешься за перо, если сейчас, во время Орловско-Курской битвы, даже ему, сравнительно молодому летчику, приходится за день по три боевых вылета делать. Какое уж тут вдохновение! Лишь бы ноги протянуть да вечера дождаться, чтобы по холодку выпить свои законные фронтовые сто граммов, хоть и противные на вкус, но успокаивающие нервы и избавляющие от усталости. Нет, что и говорить, ни Пушкин, ни сам Лев Николаевич Толстой не взялись бы за перо, если бы они служили в полку у этого подполковника Заворышна, не дающего летунам пи минуты покоя... Так что в сторону лирику.

Парень посмотрел из-под выгоревших бровей на свой зеленый ИЛ, подумал о том, что машина вот и сейчас уже полностью заправлена горючим, а ленты в пушках и пулеметах начинены патронами и снарядами и проверены этой новенькой и очень старательной Зарой Магомедовой. Достаточно только зеленой ракеты, чтобы механик, моторист и оружейнпца разбросали от самолета ветви с пожухлыми от солнца листьями, а он вскочил бы в кабину, запустил мотор и по радио сразу доложил на КП.

- Удав-тринадцать, я Удав-тринадцать, к вылету готов!

Это после того исторического разгрома колонны дали t-му такой позывной. И опять же виповат в этом он сам, Николай Демин. Вечером повстречал его у входа в землянку подполковник Заворыпга и, тая в подобревших глазах ухмылку, похвалил:

- Здорово ты их, Демип. Орлом налетел!

- Я для этой погани не орлом. Я для них удавом был.

- Будь по-твоему, - согласился Заворыгин, - с завтрашнего дня станешь в полку такой позывной носить:

"Удав-тринадцать". На войне, как на войне. Так, кажется, говорят французы?