Читаем Жили два друга полностью

- Так "от. Лейтенант Домпп выразился дополъпотаки точно. "Черной смертью" зовут враги машину, на которой мы летаем, и вряд ли в этом они ошибаются. А почему они так окрестили наш самолет? Скорость, лавина огня и металла. Но есть одно уязвимое место у нашего самолета. Как вы думаете, какое, товарищи?

- Прицел бы для бомбометания получше иметь, - подал голос Чичико Белашвилп.

- Управление чуточку бы полегче. У меня ручка тяжеловатая. Если пять вылетов сделаешь, на шестой надо силенку у Ивана Поддубного занимать, - с места заметил Степан Прохоров.

Подполковник отрицательно покачал головой.

- Это все детали, и вполне устранимые. Главное не в этом. Вы вот скажите, с какого направления чаще всего вас атакуют "мессера"?

Летчики недоуменно переглянулись, стараясь взять в толк, для чего интересуется подполковник такой азбучной истиной.

- Так ясное дело, - прогудел Степан Прохоров. - Чешут и в хвост и в гриву. По начинают, как правило, с хвоста.

- Да. С хвоста, - самодовольно подтвердил Заворыгин с таким видом, будто открыл сложную закономерность, коей ещё не знало человечество. Сколько летчиков из-за этого пострадало! Атакующая мощь ИЛ а выше всяких похвал. А летчик, атакованный сзади, почти всегда беззащитен. А что у нас самое дорогое, товарищи офицеры? - Заворыгин вскинул подбородок и прицелился серыми глазами в раскрытое оконце землянки.

Только что всем выдали новую форму с погонами и звездочками на них. Слово "офицер" едва успело войти в быт огромной сражающейся армии, и командир полка с особенным наслаждением произнес его, обращаясь к своим летчикам. - Что, я спрашиваю? Моторная группа? Бортовое вооружение? Рулевое управление? Как бы не так! Жизнь советского летчика, товарищи офицеры, ибо нет в нашей Советской Армии ничего более дорогого, чем жизнь человека. Так вот, заботясь о жизни наших летчиков, конструктор Ильюшин и авиационная промышленность выпустили новый тип ИЛа, с двумя кабинами. Два человека составят его экипаж.

- Наконец-то, - вздохнул капитан Прохоров.

- Разве летчику дадут штурмана? - опросил Демин.

- Деревня! - пробасил лейтенант Рубахии, считавшийся самым отчаянным в полку. - Сразу видно, что из Касьяновки.

- Вторым в экипаже будет воздушный стрелок, - разрушая всякие сомнения, сказал подполковник Заворыгин. - Короче, у летчика будет теперь надежный щит.

Огонь крупнокалиберного пулемета БС прикроет хвост "Ильюшина". Первые полки уже получили такие самолеты, подошла и наша очередь, товарищи. С завтрашнего дня нас отводят в тыл на отдых и переучивание.

Все началось с этого воздушного стрелка. Как знать, если бы они не встретились на фронте, может быть, совсем по-другому сложилась жизнь Николая Демина, и даже наверняка это было бы так. Однако наша жизнь часто зависит от случая, и чему быть, того не минуешь.

Воздушный стрелок навытяжку, по команде "смирно"

стоял перед лейтенантом, ломким мальчишеским голосом рапортовал:

- Товарищ лейтенант, младший сержант Пчелинцев направлен в ваш экипаж для дальнейшего прохождения службы.

Нельзя сказать, чтобы новый стрелок пришелся с первого взгляда по душе командиру экипажа. Худой, чуть сутуловатый парнишка с плохо выбритым подбородком.

Русые вьющиеся волосы и взгляд какой-то не то грустящий, не то задумчивый, словно нет ему никакого дела до того, что происходит вокруг. Он и по команде "смирно" не умел стоять правильно, чуть горбился и руки держал хотя и по швам, но с подогнутыми локтями. "Совсем желторотик, неприязненно подумал Демин, - с таким намучаешься". Неожиданно внимание лейтенанта привлек неширокий след от ожога на загорелой шее младшето сержанта.

- Мама в детстве обварила? - спросил Демин, пряча в голосе издевку.

- "Мессер", - спокойно ответил Пчелинцев, явно уловив его издевку.

- Гм-м... - усомнился Демин. - А я подумал, вы его только на картинках видели.

- Совершенно справедливо, - улыбнулся стрелок, и Николай про себя отметил, что улыбка у него добрая и какая-то беззащитная. - И на картинках, и над Брянском. Только на картинках он несколько симпатичнее вьплядит.

- А в жизни?

- Желтобрюхий, нехороший такой, - поморщился стрелок, - мордочка острая, вся в желтых огоньках, когда он в атаку на тебя заходит. На борту пиковый валет: одна голова вверх, другая вниз. Наша "пешка"

быстро сгорела... Он тоже. А я, как видите, стою перед вами.

Демин пошевелил выгоревшими бровями.

- Уж не хотите ли вы сказать, что сбили этот "мессер"?

- Зачем же говорить, - потупился стрелок, - в летной книжке есть запись.

- И сколько же вы сделали боевых? - уже добрее осведомился Демин.

- Тот, о котором я позволил себе упомянуть, был пятым.

- А дальше?

- Госпиталь, четыре месяца переучивания на ИЛе, и вот - "чуть свет... и я у ваших ног".

- Знаете что, младший сержант, - вспылил вдруг Демин, - здесь вам не Малый театр и вы не Чацкий!

- Да. Актерские данные у меня не на уровне...

Демин вздохнул и покачал головой.

- Ладно. Идите устраивайтесь, - И сутулая спила Пчелинцева заколыхалась, удаляясь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное