Читаем Жили два друга полностью

- Вы совершенно правы, товарищ командир, - вдруг быстро и серьезно заговорил Пчелинцев. - Вы, разумеется, мною командуете. Но я бы хотел, чтобы вы предметно поняли, кто такой воздушный стрелок на самолете ИЛдва. Щит летчика, и только. Но хорошим щитом ты станешь, когда и летчик научится тебя по-настоящему понимать и будет поддерживать твои действия нужным маневром. Я вижу все, что делается за хвостом самолета, а вы - нет. Значит, каждая моя просьба для вас обязательна как команда, иначе в настоящем воздушном бою "мессера" нас голыми руками возьмут.

Демин заглянул подозрительно в черные глаза под бархатными ресницами, ожидая увидеть в них лукавство, но взгляд воздушного стрелка был чуть ли не умоляющим.

- Вас понял, - примирительно сказал Демин. - Я буду маневрировать. Только сигналы по СПУ [СПУ - самолетное переговорное устройство.] подавайте коротко и быстро. - Он сознательно опустил слово "команды". - Еще что ко мне?

- Больше ничего, товарищ командир.

- Тогда в кабину.

Едва Демин успел прогреть мотор, как в наушниках раздался надтреснутый голос Заворыгина: "Удав-тринадцать, вам взлет!" Зеленый ИЛ с цифрой 13 на руле поворота, подпрыгивая по испеченной солнцем земле, стал рулить на взлетную полосу. Демин точно по расчетному времени появился в зоне воздушных стрельб, сменив ушедший оттуда экипаж Чичико Белашвили.

- Ну, как там у вас, стрелок? - окликнул он Пчелинцева.

- Веду наблюдение.

Самолет-буксировщик шел, набирая высоту, им наперерез. На длинном фале чернел туго набитый ветром матерчатый конус, по которому надо было стрелять. Теперь хвост их самолета был повернут к этой мишени, и только Пчелинцев её видел. Демин наблюдать за конусом не мог. Стянутая броней спинка пилотского кресла лишала его этой возможности.

- Командир, появилась цель, - услыхал он в наушниках голос воздушного стрелка. - Пять градусов влево.

Демин изменил направление самолета и спокойно посмотрел было на линию горизонта, но настойчивый голос Пчелинцева снова заполнил наушники:

- Командир, левый крен. Пятьдесят метров выше...

Еще пять градусов влево... Вниз с углом в двадцать градусов. Хватит. Вверх метров двадцать. Еще левый крен.., Горизонтальный полет. Убавьте обороты мотора.

"Черт побери, действительно он меня этак ухайдакает", - мелькнуло в голове у Демина.

- Ну что, хватит вам эволюции? - окликнул он сипло стрелка, но Пчелинцев вместо ответа разразился градом новых команд. Он заставлял летчика делать то правые, то левые развороты, опускать и поднимать нос машины. Ручка ИЛа, когда его приходилось бросать в пике и выводить в горизонтальное положение, весила несколько килограммов, и Демин вспотел, ощущая настоящую усталость.

- Ну, вы! - крикнул он грубо. - Скоро вы там кончите свои эксперименты!

- Товарищ командир, "горку" в двадцать градусов, - попросил стрелок, он от нас уходит.

- А-а, ну вас к дьяволу! - выругался Демин, но "горку" выполнил. Поблескивая на солнце горбатой кабиной, ИЛ на скорости взметнулся вверх и затрясся от грохота задней огневой установки.

"А он очередями бьет короткими, - отметил про себя Демин, - целится парень. Не в белый свот как в копеечку пуляет".

- Командир, - закричал в это время стрелок, - уголок в тридцать сорок градусов вниз...

Демин, кряхтя от злости, выполнил ещё один маневр, и опять в гул мотора вплелся грохот пулеметных очередей.

- Удав-тринадцать, - донесся с земли голос подполковника Заворыгипа, на посадку.

Демин первым выбрался из кабины. Плечи, освобожденные от парашютных ремней, облегченно выпрямились.

Повернув влево голову в коричневом шлемофоне, он с чувством нетаснущей неприязни глядел, как легко и свободно соскакивает на землю Пчелинцев. Стрелок уже снял шлемофон, ветер лохматил его русые мягкие волосы.

- Ну вы меня и загоняли, младший сержант, - ворчливо произнес Демин, аж спину ломит. Действительно, можно подумать, что не я, а вы командир экипажа.

- Это не входит в мои творческие планы, - ответил Пчелинцев насмешливо.

- Что "это"? - не понял Демин.

- Становиться командиром экипажа.

- А меня ваши творческие или какие там планы не интересуют, - отрезал лейтенант. - Мне важно, чтобы вы поразили конус. Опасаюсь, этого не произошло.

- Вот и я опасаюсь, - откровенно вздохнул стрелок. - Ведь если я промазал, вы найдете любой предлог, чтобы выставить меня из экипажа. А я бы этого не хотел.

- Почему?

- Мне у вас очень понравилось.

Демин промолчал и отвернулся.

* * *

- По-о-олк, смирно!

Маленький, туго переплетенный ремнями начальник штаба майор Колесов бегом проносится вдоль строя и замирает с рукой, приложенной к виску, в трех шагах от Заворыгина. Узенькие хитроватые глазки майора изображают предельное подобострастие. Пухло вздымаются тщательно выбритые щеки.

- Товарищ подполковник, по вашему приказанию личный состав штурмового ордена Ленина Белгородского авиаполка построен.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное