Читаем Жили два друга полностью

- Только как же мы будем? - спросил он шепотом, в каком-то отчаянии от того, что не может победить сладкой расслабленности. - Фронт, боевая работа - и вдруг ото?..

- А разве про "это" надо докладывать? - стыдливо отводя глаза, горько усмехнулась Зарема. - Мне кажется, такой статьи ни в одном уставе нет. Она вдруг почувствовала, что отрывается от земли, и, запрокинув голову, вгляделась в чистое, яркое от синевы, но уже темнеющее небо. - Глупый, куда ты меня несешь? Тебе тяжело?

- Нет, что ты! - взволнованно ответил ей Демин. - Ты совсем не тяжелая. И я готов нести тебя долго-долго...

Понимаешь?

- Понимаю, - ответила Зарема. - Только все-таки не устань, сделай передышку, Коля. Жизнь, она длинная-длинная.

Демин опустил её на пригорке, у толстого корня многолетней сосны.

- Наклонись, - тихо позвала его Зарема. И когда он повиновался, властно притянула его к себе.

Небо вдруг стало темным, а ветер запутавшийся в стволах сосенок и елей, нерешительно зашуршал опавшими листьями.

- Моя? - сдавленно шептал Демин, не в силах найти какие-то другие, большие слова.

- Твоя, - выдохнула она в ответ.

...Ночь уже полностью окутала лес, когда Николай и Зара в обнимку приближались к аэродрому. Потрясенные случившимся, счастливые, они часто останавливались и замирали в объятиях друг друга.

Пока шли до стоянки, Зара то и дело просила:

- Коля, ну повтори ещё раз. Ну самый последний.

- Люблю, - повторял Демин. - Только не верю.

- Мне? - сердито недоумевала Зара.

- Пет, не тебе, а вот этому нахохлившемуся лесу, тишине, что каждую минуту может взорваться от выстрелов. Не верю потому, что завтра опять под зениткя с курсом на запад.

Зара положила ему на плечи горячие руки:

- Не надо об этом... никогда не надо, Коленька.

- Пет, Зарочка, от этого не уйдешь. И я по пути к имперской канцелярии за нашего Леню ещё не одну бомбу в цель положу А то, что случилось сегодня, как в скачке... И не верится, что будет она бесконечной...

Зара обхватила его лицо, прижала к своему.

- Так и будет, Коля. Так и будет. Вот увидишь!

Из-за деревьев донесся басовитый, надтреснутый рев

опробуемого мотора. Искры из патрубков прорезали темно! у ранней осенней ночи. "Кажется, нашу "тринадцатую" опробуют", - отметил про себя Демин, узнавший по гулу работу своего двигателя. Зарема тоже вслушивалась в этот близкий гул и с грустью думала: "А будет ли так всегда?.."

* * *

На другое утро начальник штаба полка майор Колосов вызвал к себе Демина. Штаб из аэродромной землянки успел перебрался на окраину города, в небольшой холодный, дощатый домик, брошенный эвакуировавшимися владельцами. Аэродромная землянка стала теперь лишь стартовым командным пунктом, действовавшим в те часы, когда полк вел боевую работу, и замиравшим, когда ненастная погода или другие обстоятельства эту работу прекращали.

День выдался пасмурный, с промозглым, сырым дождем и едким туманом, обступившим со всех сторон летное ноле. В комнате начальника штаба Демин по воем уставным правилам доложил о прибытии. Маленький, тучный Колесов, как и всегда перехлестнутый ремнями, оторвался от толстой тетради, в которую что-что записывал, и, рассеянно посмотрев на старшего лейтенанта, молча кивнул на стол. Демин так же молча сел, снял с головы отяжелевшую от дождя фуражку, стряхнул капли с блестящего лакированного козырька. Ожидал разговора с деланно-скучным лицом.

- Устали за эти дни, Демин? - спросил начальник штаба участливо. Демин невесело пожал плечами.

- Да нет, отчего же? Все как на войне. - Под внимательным взглядом узких, в красных прожилках глаз майора он опустил голову. Колесов постучал о стол цветным карандашом, зевнул и провел ладонью по лбу.

- О боевой работе много говорить не стану. Завтра полк примет новый командир, тогда, очевидно, она и возобновится.

- Кого нам дают вместо полковника Заворыгина? - несколько оживился Демин.

- Не дают, а назначают, - сухо поправил Колесов.

- Ну пускай назначают, - без всякой интонации согласился старший лейтенант.

- Дважды Героя Советского Союза подполковника Ветлугина.

- Ветлугина? - переспросил Демии. - Где-то я уже слышал эту фамилию.

- Он прославился под Сталинградом, - задумчиво пояснил ыачштаба. Совсем молодой парень. Двадцать пять лет. Летал на штурмовки с дьявольским упорством, и не только днем, но и ночью. А ночью на ИЛе всего несколько человек могли летать. Наконечников, Скляров и ещё пять-шесть летчиков.

- Совершенно верно, - подхватил Демин. - Я о Ветлугине в газете "Сталинский сокол" корреспонденцию читал. Он герой, это действительно, но только...

- Что только? - перебил Колесов и, опираясь на подлокотники, выбросил свое тяжелое тело из кресла.

У Демина зеленоватые глаза похолодели, и он решительно выпалил:

- Только сомневаюсь, чтобы он по воем статьям заменил нашего погибшего "батю" Заворыгина. У того интуиция, воля, рассудительность, доброта. Он не только армейский командир. Он и педагог был великий.

Колесов опять уселся в кресло и как-то доверительно посмотрел на собеседника.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих казаков
100 великих казаков

Книга военного историка и писателя А. В. Шишова повествует о жизни и деяниях ста великих казаков, наиболее выдающихся представителей казачества за всю историю нашего Отечества — от легендарного Ильи Муромца до писателя Михаила Шолохова. Казачество — уникальное военно-служилое сословие, внёсшее огромный вклад в становление Московской Руси и Российской империи. Это сообщество вольных людей, создававшееся столетиями, выдвинуло из своей среды прославленных землепроходцев и военачальников, бунтарей и иерархов православной церкви, исследователей и писателей. Впечатляет даже перечень казачьих войск и формирований: донское и запорожское, яицкое (уральское) и терское, украинское реестровое и кавказское линейное, волжское и астраханское, черноморское и бугское, оренбургское и кубанское, сибирское и якутское, забайкальское и амурское, семиреченское и уссурийское…

Алексей Васильевич Шишов

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное