Жилины. История семейства. Книга 1

Тогда, много лет назад, был такой же, как сейчас летний солнечный день. Молодой и довольный собой и жизнью Тихон возвращался домой. Ему удалось сбыть почти всю партию отцовских сапог, которую приказчики не могли продать целый год. Ну как же было не радоваться и даже, что скрывать-то, гордиться собой: «Вот ведь какой я умный да ловкий». Лошадь уже приближалась к повороту на улицу, где они все жили. Вот-вот должен был появиться дом, где обитали отец с матерью и младшими сёстрами, а следом покажется и его жилище, примыкающее к отцовскому и составляющее с ним как бы одно целое, чтобы в дождливую погоду по улице не бегать. В этот момент прямо в нос ему ударил отвратительный запах пожарища. Тихон с ужасом смотрел и глазам своим не верил. Там, где ещё совсем недавно, каких-то пять дней назад, стояли два новых бревенчатых дома под одной крышей, теперь зияло пепелище. Лишь две печи, почерневшие в бушевавшем пламени, как надгробья, торчали из кучки недогоревших деревяшек.

Он остановил лошадь ещё на углу и дальше пошёл пешком, ожидая, что сейчас его окликнет звонкий и такой желанный голос Антонины, его верной и преданной жены, а уж насколько любимой, могла знать только она одна. Вместо этого он услышал совсем другой голос, голос своей младшей сестры, десятилетней Авдошки:

– Тиша, горе-то какое, – жалобно проговорила она и громко, навзрыд заголосила, хотя это ей, хохотушке и придумщице, было совсем не свойственно.

– Какое горе? О чём ты говоришь? Где отец? Пусть попляшет, я все его сапоги сбыл, да с хорошим наваром.

Он ещё продолжал что-то говорить, скорее машинально, поскольку увидел на голове сестры чёрный платок и каким-то отстранённым чувством, почти на уровне интуиции начал понимать, что случилось нечто ужасное и непоправимое.

Замолчав, он посмотрел в упор на Авдотью, поднявшую лицо, по которому струйками текли слёзы, и та, поняв его невысказанный вопрос, скорбно кивнула головой:

– Все-все сгорели, никто не уцелел. Гроза сильная поздно вечером началась. Молния прямо в дом угодила, он как свечка полыхнул.

«Всё кончилось, – мелькнуло в его голове, – никто не уцелел, значит, и мне тоже жить не следует».

Он покачнулся и упал навзничь, сильно ударившись головой об острый обод какого-то колеса, валявшегося на дороге.

Только через несколько дней Тихон пришёл в себя в чужом, незнакомом доме. Голову разрывала сильная боль. Он приподнял руку и дотронулся до неё. Голова оказалась перевязана какой-то материей.

– Где я? – хотел громко спросить Тихон, но смог только что-то прошептать.

Однако даже этот слабый скорее стон, чем шёпот, был всё же услышан. В горницу вбежала Авдотья.

– Тиша! Очнулся.

Начался долгий путь к выздоровлению. Его спас случай. Уездный лекарь проезжал мимо по улице. Самого падения он не видел, а вот его последствиями налюбовался вдосталь. Кровь лилась, как это принято говорить, рекой, хотя откуда реке в человеческом организме взяться. Тем не менее вытекло её немало, и, кабы лекарь вовремя не подоспел, не выжить бы Тихону. А тут вот так счастливо всё сложилось.

Хотя какое уж тут счастье. Тихон выздоровел, молодой организм справился с болезнью, только теперь это была тень того ухаря и красавчика, которого знала и любила вся округа. Весельчак и затейник, каким его помнили друзья и знакомые, превратился в мрачного, ворчливого человека. Улыбка пропала с его лица, казалось, навсегда. Одно время он даже хотел наложить на себя руки, но проговорился об этом Авдотье. Та рухнула перед братом на колени с мольбой:

– Тиша, не покидай меня, мне тоже тогда жизни не будет!

Он посмотрел на её исхудавшее лицо и понял, что одна обязанность у него ещё осталась, и эта обязанность вынуждает его остаться на этом свете. Должен он… нет, скорее обязан жить, чтобы сестру замуж выдать. Иначе ей в монастырь придётся идти, а там не жизнь, а мука. Вот эти мысли и удержали его от последнего шага.

К кому только ни обращалась случайно уцелевшая сестра, которая, когда несчастье случилось, в гостях у подруги засиделась, всё было без толку. Ему прописывали успокоительные, он пил их и внешне оставался таким же спокойным, как и до их приёма. Только спокойствие это было какое-то неживое. Словно выпустили из него весь воздух, а вместе с ним и живую человеческую душу, и одна лишь бренная оболочка по белому свету скиталась.

Но, к счастью, произошла ещё одна случайность. В уезде появился новый батюшка, он совсем недавно окончил архиерейскую школу и в ожидании получения прихода был прислан в их храм на своеобразную практику. Временем свободным он располагал и заниматься мог чем угодно, что душа его пожелает. Вот отец Рафаил, так звали молодого иерея, и начал проводить регулярные беседы с Тихоном. Он объяснял, что гибель родителей, жены и двоих детей, мальчика и девочки, не была наказанием за какие-то грехи. «Они все были настолько чисты и богобоязненны, что, по-видимому, Господь признал их право при жизни в рай попасть», – вот такие слова слышал от отца Рафаила Тихон.