Жилины. История семейства. Книга 1

– Да, Иван, познакомься. Это мой давний и очень хороший приятель – Пафнутий Петрович. Он не торговец, а прикидывается только, что коробейник, или, лучше сказать, играет эту роль. На самом деле он учёный человек, профессором в Академии наук в Санкт-Петербурге служит. А наукой он занимается прелюбопытнейшей. Изучает обычаи русского народа в различных краях Руси Великой. А больше всего его занимает утварь крестьянская. Ей он особое внимание уделяет. Ты, наверное, и сам знаешь, что даже в окрестных деревнях одну и ту же вещь, в обиходе используемую, могут по-разному обзывать. Да и по внешнему виду она различаться может. Вот он эти различия и пытается узнать да в книжицу свою потом записывает. Ну а чтобы в доверие к крестьянину войти, он в офеню преображается, но не так торгует, как разговоры разговаривает да на нужные ему слова своего собеседника навести пытается. Вон, видишь, как вырядился? Внешне вроде офеня и есть, так вот сходу и не отличишь. Но если присмотреться, то ряженый он, никакой не офеня. Шапка ухарская на голове сидит как приклеенная, а рубаха-то, рубаха – ты только подивись. Шёлковая, цвета прям небесно-голубого, разве что облака по ней не плывут. Но зато полюбуйся, какими узорами расшита. Красота, да и только. Длина нормальная, зад прикрывает, как положено, а вот фасон подкачал. Не нашенский фасон, иноземный какой-то. Мы рубахи носим с косым воротом и на пуговки застёгивающиеся. Это чтобы крестик нательный из-за шиворота не вываливался, когда мы поклоны земные в церкви бить истово принимаемся. А у него она с прямым разрезом, да и воротник отложной. Не дело это, Пафнутя, дорогой, ох не дело, – обратился он к своему приятелю. – Тебя же самый первый мужик раскусит. Сразу поймёт, что ты липовый офеня. Ты же в академии, небось, в ливрее ходишь? Вот и не знаешь, как простой люд даже по праздникам одевается. Он ведь, – теперь Тихон к Ивану повернулся, – знатного и очень древнего рода, известного с давних пор, чуть ли не со времён Рюрика. Великокняжеских кровей он, так что при его появлении все шапки должны с головы снимать и низко кланяться. А мы вот ручкаемся с ним да за одним столом сидим, трапезничать вместе собираемся.

Тихон продолжал разглагольствовать, а сам нет-нет да в сторону Пафнутия посматривал. Иван с одного на другого глаза переводил. Тихон говорил, а улыбка у него настолько широкая, чуть ли не во всё лицо. Видно было, что очень он рад встрече. Соскучился по приятелю, вот и начал в его адрес шутки отпускать. Пафнутий Петрович же сидел спокойно, на Тихоновы слова почти не реагировал, иногда улыбался слегка, и всё.

– Ну что, выговорился наконец, балабол ты наш? – перехватил он инициативу, стоило лишь Тихону на секунду умолкнуть, чтобы дух перевести. – Вот ведь наставник тебе достался – такой выдумщик, да болтун при этом, я тебе скажу, – обратился он с улыбкой к Ивану. – Небось, в дороге рта не закрывает?

Тут выражение лица Пафнутия неожиданно поменялось, и Иван понял, что всё, дальше он говорить будет и слова его следует воспринимать серьёзно, шутки кончились.

– Ну, это всё так, тоже болтовня пустопорожняя. А если всерьёз говорить, то ты, Иван, к нему прислушивайся, это редкого ума человек. Всё, чему он тебя научит, в жизни обязательно пригодится. Поэтому ни слова, ни полслова не вздумай пропустить. Ведь слово улетит – захочешь, не вернёшь.

Он снова улыбнулся чему-то и опять вполне серьёзно продолжил:

– Ну а всё, что он обо мне наболтал… – Он на секунду задумался, а затем вновь заговорил: – Хотя в основном всё так, это зря я почти бранным словом выразился. Всё так, конечно, но это только с одной стороны, а с другой – кое-какие мелкие неточности в его характеристике моей персоны имеются. И прежде всего по поводу моего княжеского достоинства. Рода-то я действительно княжеского, и является он одним из древнейших на Руси, только я там сбоку припёку. Моя прабабушка, Елисавета Егоровна, против воли отца своего, князя Егория Леонтьевича Кирилловского, из дома бежала с одним гусарским прощелыгой. Влюбилась, понимаешь, и всяческий стыд потеряла. Хорошо, что хоть венчались они по церковному обряду. Пятерых детей она ему родила, четырёх девиц и одного мальчугана. Гусар тот Петром именовался, вот мальчуган и стал Петром Петровичем. Всё бы хорошо могло сложиться, если б мой прадед не оказался картёжником, пьяницей и отчаянным бретёром. Чуть что, за пистоль хватался. Вот и дохватался. Застрелили его. Да не на войне, где это почётным считается, а на дуэли.

Он опустил голову и продолжал говорить совсем тихо, наверное опасаясь чужих ушей, хотя в трактире они так и оставались единственными посетителями. Половой в другом конце с кем-то невидимым лясы точил – судя по фривольному тону, с некой девицей. Так что опасаться вроде было нечего, хотя кто ж это знал наверняка.

Пафнутий Петрович голову поднял и на Ивана посмотрел. Теперь было отчётливо видно, что жизнь хорошенько помяла и этого, в общем, далеко ещё не старого человека.