Жилины. История семейства. Книга 2

– Как всегда, всё решил случай, – ответил Филарет. – Наша деревня – государственная, поэтому жители её – люди свободные, то есть могут в любую минуту взять и уехать куда-нибудь в другие края. А вон там, за лесом, в пяти верстах по прямой отсюда, – он рукой показал где, – находится деревня, где родилась моя маменька. Тятенька-то местным был, то есть из Жилиц. Где-то им, моим родителям, удалось познакомиться. Барыня не возражала, что её крепостная выйдет замуж и уйдёт в другую деревню. Она вообще была на редкость разумной женщиной и очень хорошо относилась к своим крестьянам. Представьте, она даже школу в деревне открыла и всех детей без исключения в неё принимала. У неё был сын, мой ровесник, Николаем зовут. Я с ним подружился, когда в гости к бабушке с дедушкой приходил. Наверное, нечасто так бывает, чтобы барчук дружил с крестьянским сыном. А вот у нас это получилось. Мы с ним и до сих пор если не дружим, то, по крайней мере, в прекрасных отношениях.

Филарет Иванович замолчал на несколько секунд, улыбнулся и продолжил:

– Любопытная у них семья была. Барыня с детьми – их у неё трое, сын и две дочери – постоянно в деревне жила, а барин – в городе. Он там служил и в деревню в лучшем случае пару раз в месяц наведывался. Их дети учились в школе вместе с крестьянскими. Вот когда нам по девять лет исполнилось, мы тоже вместе с этим Николаем, сыном барыни, в школу пошли. Мы там четыре года проучились. Изучали арифметику, грамматику, закон Божий, риторику. Но главным было не это. Ежедневно в доме барыни для её детей вместе со мной дополнительные уроки проводились. Учили нас два учителя. Один был француз, достаточно хорошо говоривший по-русски, а другой, уже очень пожилой, – русский. Вот тут мы много чего узнали и по истории, и по географии, и по зоологии с ботаникой – в общем, обо всём на свете. Основной упор делался на изучение французского языка.

Неожиданно Филарет покраснел, явно застеснялся и признался, что он по-французски до сих пор сам с собой иногда разговаривает, чтобы совсем не забыть этот язык. Не успел он договорить, как Пафнутий Петрович обратился к нему на незнакомом остальным языке. Филарет тут же ответил. Они немного поговорили, и Пафнутий даже крякнул от удивления и пожал Филарету руку.

– Вот уж чего не ожидал, так это что в глухой деревне под Владимиром смогу пообщаться с простым деревенским старостой на французском языке, причём этот староста на нём весьма прилично разговаривает.

Все молчали и ждали, что же им ещё доведётся узнать, а Филарет успокоился и продолжил:

– Жить я продолжал у себя дома, – и он кивнул в ту сторону, – вот ежедневно и ходил в школу и обратно через лес пешком. Из-за дополнительных занятий я возвращался домой очень поздно, даже летом это получалось в сумерках, а уж осенью и зимой и туда, и обратно в темноте шёл. Но я очень любил учиться и делал это с удовольствием. Сейчас даже представить себе трудно, как маленький девятилетний мальчик пробирается в темноте через лес. Зимой даже проще было, нежели осенью, особенно когда дождь идёт. Зимой от снега всё вокруг светлей кажется. Восемь лет я туда-обратно ходил. Я мог бы, конечно, жить у бабушки с дедушкой – у матушкиных родителей, значит, но они ко мне придирались постоянно, всё им казалось я делаю не так, и дед постоянно то за вожжи, то за розги хватался, вот я и предпочитал домой ходить. Тут всё по-другому было. Тятя прекрасно понимал, что такой шанс, который у меня появился, упускать нельзя. Он даже освободил меня от чисто крестьянского труда, и я только летом помогал ему в поле. Если бы не это, я никогда не научился бы ни пахать, ни сеять, ни косить. Да и вообще ничего о деревенском труде не знал бы.

И он опять взял паузу, с мыслями собираясь.

– Наконец, когда нам с Николаем исполнилось по шестнадцать лет, – продолжил Филарет, – его тятя приехал в имение и спросил нас о наших планах. Но мы об этом совсем не думали и не знали, что ему отвечать. Тем более Николай откровенно побаивался своего батюшку и всегда терял дар речи, когда тот к нему обращался. Я до сих пор не знаю, что промеж ними когда-то случилось, что сын так боялся своего батюшку. Несколько раз я пытался это выяснить, но Николай тут же замыкался, и всё. Надо сказать, что его тятенька ко мне относился очень даже хорошо. Не любил, конечно, но он, по-моему, вообще никого не любил. Такой уж человек был.

И он опять замолчал, вспоминая, видимо, то время и думая, о чём ещё можно рассказать, а что лучше при себе оставить. Но вот он собрался с силами и продолжил: