Жилище Шума

Вышли к проселочной дороге, по ней навстречу бежал Епифан, махал руками, точно мельница. И бросился в кусты на другой стороне дороги. И вдруг оттуда, откуда он бежал, раздался цокот копыт. Из-за поворота показалась тройка лошадей, запряженная в сани. Мужик, сидевший на облучке, что-то напевал, как ямщикам положено по их роду деятельности. Сани нагружены были мешками, а на мешках сидели грузный мужчина в распахнутом тулупе, с добрым животом, начинавшимся чуть не от шеи, и мальчонка. За санями следовали трое всадников, вооруженных копьями: охрана обоза.

– Погодь, проедут, тогда дальше пойдем, – шепнул Седой и присел на корточки за кустами, на взгорке. Улля тоже присела, опустив одно колено в слежавшийся снег: с дороги их не заметишь, а им всё отсюда видать.

– Не шуми, – опять прошептал Седой. А когда обоз поравнялся с их укрытием, неожиданно толкнул ее в спину, да с такой силой, что она вывалилась на дорогу аккурат лошадям под ноги.

– Тпру-у, – заорал ямщик, осаживая коней. Телега подалась вперед, мальчонка, сидевший сзади, едва не скатился с мешков. Улля больно ударилась локтем о камень.

– Откуда ты тут взялась!? – заорал ямщик, – чего под копыта лезешь, курва лесная?!

Всадники, скакавшие за санями, подъехали к ней и окружили с трех сторон.

– Прочь с дороги!

– Погодите, – приказал мужчина в богатом тулупе, – не видите, что дитя перед вами. Никак, беда какая стряслась.

Он слез с саней и подошел к ней, подал руку, помог подняться.

– Ты, дитя, не серчай на них, – сказал он как можно приветливее, – охранники мои дядьки суровые, всюду опасность видят. Мы в Искону едем. Ты оттуда? Заблудилась, небось? Окажи честь, садись в сани, девица.

Улля не успела и рта раскрыть, как из кустов прилетела стрела. Ямщик, хватаясь за торчавшее в шее древко, хрипя, рухнул в снег и окрасил его красным. Следующая стрела сразила ближайшего к Улле всадника, застряв у него в глазу – Седой бил знатно. Почти тут же из кустов, с двух сторон дороги, выпрыгнули Триша с Епифаном; парень всадил охраннику копье в живот, не спасла и кольчуга, а его подельник скинул с лошади и зарезал последнего провожатого, который перед смертью успел пожалеть, что не нанялся в другой обоз.

Седой спрыгнул с пригорка и, приставив стрелу к тетиве, приблизился к перепуганному толстяку.

– Отдавай, купец, товар, – гаркнул он, – тогда мальчонку твоего не тронем. И сам тоже жив останешься. Только не вздумай…

Купец только кивал, он потерял дар речи, будто никак не мог поверить в случившееся. Но он был не одинок: точно так же остолбенела девушка, стоявшая среди трупов. Вот, значит, на какого медведя они охотились! Вот это что за охотнички! До чужого добра охотнички, а не до медведя.

Купец не успел больше произнести ни одного слова (последним его словом в жизни было «девица»): подошедший сзади Епифан полоснул его по горлу вострым ножичком и купец, страшно щерясь горлом-ртом, осел в снег. Проворнее взрослых оказался мальчонка, он соскочил с саней на безлюдную сторону, и, что есть мочи, драпанул в лес.

– Тришка! – Седой повернулся к меньшому, тот кивнул и ринулся за мальчиком в чащу.

Улле тоже хотелось убежать отсюда подальше, но будто кто-то вцепился в неё мертвой хваткой, не давал сдвинуться с места. С ужасом она смотрела на Седого, а тот, улыбаясь, прилаживал за спину свой лук.

– Ты чего, боишься-то, девица? – вымолвил он, – я ж тебе сказал – не надо нас бояться. Мы охотники. Раньше были охотниками за головами, а нынче стали за купцами. Что поделать, голод не тетка. Хочешь, выбирай себе, что приглянется в купцовой поклаже. Ты нам подмогла, тебе доля полагается, у нас все по-честному.

Улля лишь мотала головой.

– Ну, как знаешь, – махнул рукой Седой, – иди себе по дороге, она тебя к городу выведет, всего-то две версты до него.

Развернувшись на ватных ногах, чащобница побрела было прочь, но затем, оглянувшись на охотников за купцами, раздельно произнесла:

– Шапку-то верните.

Речь вторая

На самом краю безбрежного Лесного моря, примостился городок Искона. Никто уж и не помнил, сколько поколений он пережил, помнили только, что расцвел град из небольшой почки-деревни, разбухшей в лесной чаще. Городок рос и чаща склоняла пред ним свои неисчислимые главы. Белокаменным пестом вырос на холме кремль, сложенный из известняка – вотчина местных князей. Под защиту кремля потек люд, зароился, воздвигая срубы, образовывая улицы. И теперь, после стольких лет, путник, надумавший вдруг посетить эти края, мог лицезреть довольно размашистый городец, окруженный насыпным валом и стеной из дубовых бревен, защитой от лесного зверя или соседей-бесщадников. С соседями уже несколько лет царил мир, а зверь выходил к домам редко. Лишь в самые лютые зимы.