Жёлтая книга

А через недолгий срок купальное место на берегу было опять занято. Теперь там нежился певчий, дрозд. Он выглядел, словно закутанный в бабушкин платок малыш, что непоседливо лезет в лужу, невзирая на протесты нянек. Дрозд присел в воду и, млея, затих. Затёкшее в полёте тело понемногу находило себя, оживало… Передышав30, он оглядел всех своим мелким, вне страха взглядом, и преображённый, красивый и статный взлетел, нарезая воздух большими сочными ломтями.

Взгляд… Это как отпечаток тёплой ладони  на замше инея. Зима пройдёт, и стёкла сделаются прозрачны, но ты запомнишь навсегда, где был тот след, и о чём он.

Здесь была жизнь…

В городе заработал завод. Женщины, бывшие торговки, скоро растеряли цепкий бегающий взгляд, сменили лыжные штаны и мужнины ботинки на костюм да туфли с небольшим устойчивым каблучком, стали спокойными, уверенными, преисполненными уважения к самим себе.

После работы можно пройтись не спеша по городу. В уголках губ пустынных, и от того просторных аллей сбились дольками усохших яблок листья каштана. Ими так приятно хрустеть. Но – жалко, рассыпаются в пыль.

Тельняшка, растянутая тучным небом, сушится на сквозняке заката. В парке утки рыбачат с мелководья, клюют носом в такт поплавкам камыша. Врановые уж не хохочут вульгарно, как бывало, но молча съезжают с заснеженных гряд леса, хватая из жидкой похлёбки, что найдут, для жадных, но молчаливых своих чад.

Краска неба облупилась до облаков, что так непрочны и отслаиваясь, падают куда-то и всё никак не могут упасть. На их фоне – разноглазые часы Ленинградского вокзала: одни верны, на других ровно полночь …или полдень? Дежурные в метро дремлют с открытыми глазами. Течение реки эскалатора неразборчиво, и увлекает за собой всякого, кто ступил в его пыльные воды.

А где-то там, над землёй – сверкает на солнце рыбья чешуя ГУМа, нарочитые луковицы Покровского и Куранты роняют наземь нечаянно четверть, бьют.

И далеко-далеко от Москвы, маленькая ещё девчушка спешит по дороге так, что косички подпрыгивают, ударяясь о худенькие плечи. За нею, что есть сил, бежит собака… догнала. У обеих – белый воротничок. Но – одной в школу, другой – ждать. У тех, кто любит – чаяний всегда больше прочих.

Посреди тропинки ландыш тянет руки к небу. Ступишь неловко, и нет его, жаль… И как узнать, – то ли ты идёшь не по своей дороге, то ли он стремится не к тому.

Шагаешь по лесу, пахнет так сладко, будто по колено в конфектах, но сверху слышен уже неотвратимый гул комаров. Тут же, на пути, словно проглаженная горячим растопным утюгом, мохнатая серая шкурка угадывается едва: «Здесь была жизнь…» И над этим всем – пролитое с досады облака молоко.

Жаль. Жаль, что так всё… ненадолго…

90 лет со дня гибели

Владимира Владимировича Маяковского

В подражание Маяковскому

Сильные люди ломаются? Очень громко!

И в злобе крошАт… золотые коронки.

В истерике бьются…

И вьются

Стеной у плюща.

А мы – понемногу. Как доноры.

Мы – в регулярной манере.

И так прошибаем закрытые двери.

И тушим пожары чужого гонора.

Мы – тихие люди. Крутого норова.

1978

– Я обожаю Маяковского!

– Быть не может. – Категорично возразила кузина. Она была старше меня на восемь лет, ела консервированную фасоль прямо из банки, игнорируя мейсенский фарфор, и знала толк в жизни. Наблюдая, как дымок болгарского табака оседает на побелке потолка, поглядывая на джинсы, столь твёрдые, что умели стоять в углу самостоятельно, чем пугали бабушку, изредка навещавшую внучку, она добавила:

– Не понимаю, зачем ты выдумываешь. Маяковский не нравится никому. Некоторые врут об этом, чтобы казаться умнее, а тебе -то это зачем?

– Я такая дура, что меня уже ничего не спасёт, или такая умная, что мне не надо это доказывать?

Сестра хитро улыбнулась и вышла из кухни. Вернулась с томиком Маяковского и протянула мне:

– На, читай.

– Какое?

– Всё равно. Я пойму.

Открыв книгу наугад, я принялась декламировать:

«Я недаром вздрогнул.

Не загробный вздор.

В порт,

Горящий,

Как расплавленное лето

разворачивался

и входил

товарищ Теодор

Нетте»…

Сестра смотрела на меня и слушала молча, без привычной снисходительной улыбки, без неизбежной, в силу разницы в годах, отстранённости. Обождав, пока я закончу, она просто и с явным удовольствием произнесла:

– Да, ты правда его любишь. Кажется даже, что это твои стихи, твоя жизнь…

Она приняла из моих рук томик и унесла. Я с грустью глядела ей вслед, ибо у меня такого не было.

1998

Дочитав сыну на ночь «Крошка сын к отцу пришёл и спросила кроха, что такое хорошо, а что такое плохо», я с сожалением прикрыла за собой дверь, прислушиваясь, как спокойно спит наш малыш. Хотелось не отпускать его от себя, баюкать, как можно дольше… И тут раздался звонок:

– Ты дома?! – радостный голос друга Генки рвался наружу из телефонной трубки.

– Ну, а где ж мне быть-то? Ты на часы смотрел?

– А что?!

– Ребёнка спать укладываем, вот что!

– А… Слушай, приезжайте завтра ко мне на работу. Срочно.

– Устроился? Поздравляю! Куда же?