Жёсткая ротация

Ну что не по-еврейски, это как раз понятно. Как истинный русский писатель Михаил Афанасьевич «малый народ», мягко говоря, недолюбливал. Наш земляк Михаил Золотоносов (феноменальный специалист по анальному юмору, причём, похоже, наследственный, — золотоносов, как и золотарей, не след путать с ювелирами, которых встарь именовали золотых дел мастерами), совсем недавно — уже на правах телекритика — введший в обиход аббревиатуру ГВН (Главная Весть Недели), именно на примере Булгакова и его романа разработал теорию CPA (Субкультуры Русского Антисемитизма) и прямо обвинил писателя в черносотенстве.

В двадцатые-тридцатые годы прошлого века евреев во власти, в силовых структурах и в идеологической обслуге режима (включая литературу и кинематограф) было процентов семьдесят-восемьдесят. Впоследствии Сталин их отовсюду (кроме литературы и искусства) вычистил — и Булгаков любил Сталина, в частности, и за это. Погляди, Лена, — говорил он своей Маргарите, разворачивая свежий номер «Правды» году где-нибудь в 1937-м, — и этот жидок оказался врагом народа! И этот! И даже этот! А я ведь так и знал! Я всё знал заранее! Соответствующие записи раскопала и — поначалу вполголоса, на коллегии специалистов, — обнародовала, ужаснувшись, но не смутившись, как раз Чудакова.

Еврейским писателям (а других считай что не было) жилось при Сталине не только хорошо, но и богато. Очень богато. А Булгаков (как Александр Семёнович Кушнер, по слову Довлатова) тоже любил конвертируемую валюту. Червонцы — и чтобы они не превращались в осенние листья. Облигации ТОРГСИНа (торговля с иностранцами; поэтому-то «иностранцем» оказался и Воланд). Но ему почти ничего, вопреки украинскому происхождению (и поговорке «где пройдёт хохол, жиду искать нечего»), не доставалось: жиды всегда и всюду шли первыми! Жиды и полужидки. Приехав из Одессы, а то и вовсе из Жмеринки, они захватили литературную Москву, оставив киевского врача практически на бобах. У меня кривое ружьё, — жаловался Маргарите Мастер. — Я целюсь, я стреляю — и промахиваюсь! И все призы достаются другим. Ну, этим…

Тут Булгаков решил сделать ход конём, написав атеистический роман об Иисусе Христе! Про еврея Христа — чтобы евреям во власти понравилось, но атеистический — чтобы им понравилось тем более! И написал! И назвал «Понтий Пилат»! А как отреагировали евреи? Формулировку отказа находим в тексте «МиМ» — в отповеди Берлиоза Ивану Бездомному: ты написал, что Христос не был Богом, а на самом деле никакого Христа просто-напросто не было!

Этот отказ погубил Мастера. Ну, погубить, положим, не погубил, но изрядно озлобил. И он решил написать — уже без надежды на публикацию, «в стол» — памфлет против литературных евреев. Затеял, сказали бы сегодня, виртуальный погром. В отместку за устроенную ему профессиональную обструкцию, но тем не менее. «Не расстреливал несчастных по темницам», греха на душу не брал (да и возможности не имел), а «расстрелять пархатых на страницах» — самое милое дело!

Милое, но (как опять-таки сказали бы сегодня) не релевантное. Оно конечно, Пилат жестоко отмстил иудеям за Сергея Безрукова, пообещал отмстить — и отмстил! Но где взять в Москве Пилата? Где-где — в Кремле! Троцкого уже выгнал, Каменева с Зиновьевым гнобит, за остальных не сегодня-завтра возьмётся — и мало, хочется верить, не покажется никому! Кроме самого Мастера, которого кремлёвский Воланд распознал, оценил (а значит, втайне и полюбил) — и вот-вот осыплет скромными, но заслуженными щедротами. Сталин, конечно, дьявол, но такой, который творит добро. Он лучше Бога — их Бога! На него, родимого, вся надежда.

Ну и, понятно, любовь. Большое чувство. К генеральше. Но Воланд поймёт: кровь, говорит он, значит очень многое. Королевская кровь? Ну да в художественной прозе нельзя обойтись без гипербол.

Таковы три пласта романа (следует признать, мастерски сплавленные воедино): изумительно стилизованный протороман «Понтий Пилат» в традиции Жюля Ренана, Леонида Андреева, Анатоля Франса и (не будем забывать) Ивана Бездомного; невыносимо слащавая любовная линия, но тут и впрямь любовь, а значит, медицина бессильна; и виртуальный разгром литературно-артистической Москвы, трактовать который как ужасающе серьёзный еврейский погром или как фантастически смешной «капустник» — дело выбора, определяемого вкусом и, не в последнюю очередь, пресловутым голосом крови. Заговорившим, например, в том же Радзиховском — вот ему и примерещились в безобидном «МиМ» «Сатанинские стихи» и полковник Квачков с кошачьей головой Чубайса во рту.