Жёсткая ротация

О проблеме «Круга-99» уже написано. То есть о том, что в основу экранизации (в отличие от театральной инсценировки Любимова) положена полная версия романа, опубликованная позднее «журнальной» (то есть предназначенной для публикации в «Новом мире» Твардовского, напечатанной, однако, не там, а на Западе и широко разошедшейся по советской стране в самиздате). Сюжет романа строится на телефонном звонке Иннокентия Володина — поступке однозначно благородном в «журнальной» версии и чудовищно двусмысленном в «полной» (а значит, и в экранизации), где преуспевающий советский дипломат сообщает американцам о том, что русские вот-вот похитят у них секрет атомной бомбы! То есть встаёт на путь государственной измены.

Мысль о том, что такому государству, как СССР, не изменить нельзя, чрезвычайно дорога Солженицыну. Сравни, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ», том третий. Но пример в данном случае выбран, мягко говоря, не самый удачный. Потому что именно ядерный паритет предотвратил мировую войну во второй половине прошлого века. И — да, без кражи американских военных секретов это не обошлось (и супруги Розенберг были казнены за это на электрическом стуле). И создание советской атомной бомбы — в шарашках и полушарашках — курировал лично Берия. Но нет никаких сомнений в том, что, обладай американцы ядерным оружием в одностороннем порядке, они его — против нас с вами — и применили бы. И стёрли бы трехсотмиллионное население нашей тогдашней страны в порошок, заодно избавив его и от ужасов «преступного режима».

Солженицын когда-то думал иначе. Он и в Америку-то так рвался, будучи уверен в том, что советские танки не сегодня-завтра прокатятся по всей Европе и раздавят героического борца с режимом многопудовыми гусеницами в заранее облюбованной им Норвегии, потому что «Дракон не выбрасывает из пасти дважды» (из книги мемуаров «Угодило зёрнышко меж двух жерновов»). Да и роман «В круге первом» не только написан, но и прочитан тридцать с лишним лет назад. А вот телефильм по нему мы смотрим (а в большинстве своём и не смотрим) сегодня! И тот, кто всё-таки смотрит, поневоле приходит к непредусмотренным создателями сериала выводам. Да, таких изменников, как Володин, надо выявлять и обезвреживать! И — да, в деле обезвреживания надо пользоваться новейшими достижениями науки и техники. И если вольнонаёмные учёные ленятся или терзаются нравственными сомнениями, то — да, надо создавать шарашки, надо шантажировать интеллигентных специалистов этапом и зоной. И — да, чтобы не либеральничали директора и генералы, сажать, а лучше сразу расстреливать надо в случае малейшего сбоя даже генералов. И — да, никто, кроме Сталина, на такое не решится. А если так, то выбирая между уничтожением нашей страны в пламени Хиросимы и таким чудовищем, как Сталин, — мы голосуем за Сталина!

Конечно, до логического конца эту цепочку рассуждений доводят немногие. А вот ощущение, что тебе вешают лапшу на уши и гонят туфту, возникает едва ли не у каждого. И только под воздействием неоспоримого солженицынского величия трансформируется (по принципу замещения) в почтительную скуку. И сериал не смотрят — или смотрят бездумно (как привыкли смотреть мыльные оперы) — и слава богу, что дело обстоит именно так. Потому что — исходя из вышесказанного — перед нами апологетика сталинизма и Сталина.

Это, разумеется, изъян, причём изъян пагубный, однако ещё существеннее вскользь упомянутые нами ранее особенности солженицынского письма. В творчестве писателя на равных уживаются два начала — сатирическое и соцреалистическое. В первую очередь, он, конечно, сатирик — и блистательнее всего выступает в жанре памфлета: антисоветского («Архипелаг…»), антиленинского («Ленин в Цюрихе») и антисемитского («Двести лет вместе»; последний пример, впрочем, наименее показателен, так как здесь — особенно в томе первом — писатель явно осторожничал). Сатирические, чисто памфлетные страницы великолепны и в «Круге…» — это ряд вставных новелл и вся линия, связанная со Сталиным.

Но Солженицын и соцреалист: он укрупняет и идеализирует положительные персонажи (начиная, естественно, с alter ego), он «лакирует» их и всё с ними связанное, он выдаёт единичное за типическое, точь-в-точь как Горький — в пресловутой «Матери» (которую, кстати, экранизировал тот же Панфилов), он создаёт свой аналог «Кубанских казаков», не уступающий первоисточнику ни художественной убедительностью, ни жизненной достоверностью. И Панфилов идёт за ним след в след. И снимает «Кубанских казаков» в тюремной части сериала. И снимает чаплинского «Диктатора» в кремлёвской части сериала. Превосходно снимает и то, и другое. Но столкновение антисоветской сатиры со стопроцентно советской «лакировкой действительности» приводит к взаимоуничтожению. И над обуглившимися километрами киноплёнки в воздухе вырастает карикатурный «гриб».