Жирандоль

– Навоз, понимаешь, вашсветлость, навоз, каки.

Кизяка и в самом деле встречалось немало: и горел он хорошо, и вонял отменно. Голодные и продрогшие путники улеглись вокруг несмелого костерка и принялись слушать отчаянный волчий вой.

– Вот и нет волков, – пропищала мать пугливого подростка.

Арсений лежал в обнимку с Ольгой, пытался согреть ее своим дыханием, вдыхал запах волос, прошитый нотками спелого степного разнотравья. Зачем он всю жизнь любил одну музыку? Вот такое теплое и земное приносило во сто раз больше радости и вдохновения. Он млел, глядя на ее подвядшую щеку, дрожал, прикасаясь к ее плечу. Он хотел писать музыку для нее, и мотивы толпились в голове один благозвучнее другого. Жаль, что их никто не услышит и не исполнит. Потому что скоро им всем умирать.

Едва первый робкий сон тронул посеребренную макушку, возле уха раздалось конское ржанье.

– Эй, вставай, далада[32] нельзя спать, надо уйде[33]спать. Давай кушай и алга[34].

Перед измотанными, сонными путниками стояли три всадника в длинных чапанах[35] и поблескивавших при луне меховых шапках, за плечами винтовки, к седлам прикреплены крепкие арканы.

– Ты не туда ходить, аул там. – Тот, что постарше, показал рукой в темноту.

– Тамак![36] – Второй отвязал от луки холщовый мешочек и бросил Арсению. Видимо, решил, что разговаривать следовало со старшим по возрасту. – Кушай.

Арсений развязал продрогшими руками неожиданный подарок, внутри лежали белые камешки, похожие на морские ракушки. Один выкатился на ладонь, подразнил кислым и вкусным. Он протянул первенца Ольге, снова запустил руку в мешочек и вытащил еще несколько, раздал детям. Сначала в ход шла мелочь, по одной штуке в каждый рот, потом – те, что покрупнее, их приходилось ломать, разбивая друг о друга. Осколки собрал с ладони языком. Сушеный творог, терпкий, ядреный, самое вкусное блюдо, которое он пробовал за последние годы.

– Как по-вашему «спасибо»?

– Рахмет. – Всадник усмехнулся и слез с коня, уселся на одну полу чапана, укрылся второй. Перед собой положил ружье. – Я здесь, утром покажу дорогу.

Один спутник последовал его примеру, а второй развернулся, приказал что-то коню и ускакал в темноту.

– Как он не заблудится? Темно же, – подал голос подросток, боявшийся волков.

– Он дома, он здесь не заблудится. – Арсений вытащил крошки, бултыхавшиеся в опустевшем мешке, и протянул пацану.

– Сын? – спросил степняк, показывая тощей бородкой на мальчика.

– Нет. Я только собираюсь жениться, – ответил Арсений и погладил по плечу Ольгу.

Глава 11

Инесса привычно выпрямила гордую балетную спину и начала считать приборы. Пятнадцать, тридцать, сорок три… Она отлично умела считать. После смерти родителей по ночам, не находя себе места от страшных вопросов и бессмысленных ответов, девочка бездумно перебирала цифры, иногда доходя до миллиона, иногда – до рассвета. Маленькая Агнеска спала с бабушкой, хныкала по ночам, у престарелой баронессы до старшей внучки руки не доходили. Тем более – у вечно укутанного шарфом из табачного дыма барона, его вислоусого превосходительства, бессменного предводителя армии пустых бутылок и дворовых попрошаек.

Остаться в почти тринадцать сиротой – нередкая участь в свирепые времена, а вот остаться с младенцем графского корня среди пролетарского бунта, с напуганными стариками в запущенном поместье – это уже испытание не для изнеженного недоросля, не для выкормыша лакированных салонов и фарфоровых сервизов. Поэтому Инессе пришлось стремительно повзрослеть.