Жирандоль

Ей все равно пришлось бежать на палубу, изрыгать кислую клейкую жижу, дрожать в ознобе, валяться без сил под ногами у матросов, мерзнуть, как в аду, ползти назад, на свое место, чтобы согреться, и снова мчаться наверх, нагибаться над высоким поручнем, едва-едва, из последних сил, видеть сквозь слезы серые бездушные волны без конца и края. Она не понимала, сколько дней и ночей это длилось, даже не помнила, вились ли вокруг нее в эти дни беззастенчиво радостная дочка и озабоченная сестра. Наконец нутро сжилось с пребыванием в потерянном мире без оси и опоры, нехотя, со скрипом, позволило встать на ноги и проглотить черствую корочку, посыпанную солью. Вот тогда, наверное, и пропала злополучная справка. Лийка небось показывала проверяльщикам и забыла спрятать на место. Или Сарка. Какая разница? В порту Нового Орлеана у Берты в тряпичном конверте оказались только две справки, заботливо переложенные бумагой: ее собственная и сестры. За дочку ни клочка бумаги.

Евреев в Америке встретили хорошо, община старалась приготовить и жилье, и работу. Женщин брали прачками, посудомойками, мужчин – кочегарами, каменщиками и плотниками. Платили меньше, чем местным, но жить можно. Богатые евреи из старых, банкиры и промышленники, щедро отваливали продовольствие, одежду, содержали школы, синагоги, больницы, даже бесплатные столовые. Но документы все равно требовались, ребе мог соорудить что-то съедобное лишь на основании бесспорного доказательства наличия человека на земле, не иначе.

Едва придя в себя от изнурительного путешествия, Берта кинулась в ноги старейшинам общины, местному раввину и еще одному из пришлых. Все отмахивались: хлопот с беженцами и так невпроворот, а тут еще клуша бумажки сберечь не сумела. Именно так казалось растерянной и испуганной женщине, вдруг очутившейся за океаном среди иноязычных, разноплеменных, шумных и сволочных капиталистов. На самом деле ее просьбу записали в положенный гроссбух и аккуратно спрятали в нужный ящик, придет и его очередь, а пока надо кормить, лечить, искать крыши для ночлега.

Самой Берте ее личная мелочишная проблемка представлялась катастрофой мировой величины. Потому она и нашла Хосе – пронырливого мексиканца еврейских кровей, по крайней мере сам он так утверждал, – и выплакала ему горесть вместе с полбутылкой текилы, оставленной в приюте любопытным престарелым ковбоем, ни разу в жизни не видавшим советских людей и пожелавшим расширить кругозор. Хосе оказался горазд на выкрутасы, все норовил пощупать Берту в промежутках между выпивкой, а в конце пообещал содействие, упомянул своего кузена из Техаса на государственных должностях и предупредил, чтобы готовила bribe[166]. Непонятливая местечковая доярка несколько раз переспросила про последнее.

– Una mordida, понимаешь? – Хосе говорил по-еврейски с испанским акцентом, она его плохо понимала. – Надо мало-мало, – он пощелкал пальцами.

Ясно. На все нужны деньги.

Хосе стал наведываться все чаще, нескольким девкам помог с работой, одного недоросля увел с собой поздно вечером и потерял на три недели. Продал, не иначе. Но Берта верила, что с ней все получится, и продолжала канючить про свою Сару.

– Все, договорился, – обрадовал ее Хосе на исходе месяца, когда осеннее золото начало понемногу завоевывать лиственный фронт. – Сара у меня работать полгода, и все.

– Что это за «все»? – Берта обрадовалась, но натренированная в стычках с судьбой осторожность взяла положенное.

– Будет у ней настоящий американский паспорт. Через полгода.

– А кем она будет работать?

– Какая тебе разница? Главное – паспорт сделаем.

– Все-таки ребенок еще, на какую работу ты ее снарядил? – Она вообще-то славилась уступчивостью, но что-то придерживало радость, какая-то узда не отпускала.

– Хорошая. Деньги много. Еще и домой принесет. Через полгода. – Глазки Хосе маслено заблестели.

Берта знала только одну денежную работу, куда сгодилась бы тринадцатилетняя девчонка, и эта отрасль не вызывала у нее сочувствия. Она еще раз внимательно оглядела собеседника.

– А если нет?

– Тогда отправим назад, в Россию, в СССР. – Он жевал травинку, сплевывал зеленую слюну и явно нервничал.

– Ты что же, хочешь ее в бордель продать? – Из-за плеча вынырнула растрепанная Лия, оказывается, подкралась незаметно.

– Зачем в бордель? Есть положительные джентльмены, которым по вкусу юная красота. Не обижают, платят отменно, зато все паспортные вопросы решаются на… – Хосе сложил пальцы щепоткой и трижды поцеловал, демонстрируя, как замечательно все устроится. – А вот тебя можно и в бордель, если не хочешь. – Он ласково оглядел Лиину талию, обтянутую старенькой кофтой с чужого плеча, неуместно ажурной, и оттого подчеркивавшей прелести.

– Иди прочь, – твердо сказала Берта.

Лия, не такая сдержанная, как старшая сестра, крыла удалявшуюся спину мексиканского еврея отборным матом.

– Тогда готовьтесь к обратному пути, русские за всеми следят, я знаю, – не оборачиваясь, прокричал Хосе и свернул за угол.