Жирандоль

Бабушка скончалась, когда Инессе исполнилось восемнадцать, а Агнессе шесть. Дед пережил ее на полгода. Из прислуги к тому времени уже никого не осталось, поэтому две тщедушные мадемуазельки с возмутительно хорошими манерами вернулись с кладбища в опустевший деревянный дом, разложили по скрипучим шкафам стариковский скарб и пошли пешком в Петроград – город, которого на новых картах уже не встречалось: его место занял Ленинград. Перед тем как запереть калитку, они напоследок обнялись под старой вишней. Назойливое лето заползало гнусом за шиворот, норовило пролезть под веко, чтобы вылиться слезами вперемешку с непрожитым горем. Свежий лесной аромат не справлялся с застрявшим в носу запахом ладана и сладковатым душком мертвечины. Плохо, все ужасно плохо и беспросветно. Надо заботиться о сестренке, о себе, строить будущее в стране равных возможностей и необжитых прелестей. Но как? Остался позади Федоров посад со стройными теремами в тесьме резных ставен, с тихими улочками, где кошки требовательно ластились к детворе, а заборы устало обвисали под гирляндами хмеля. Впереди могучий город – колыбель революции. Там, на берегу несерьезной Мойки до сих пор стоял их отчий дом, где мама и папа целовали Инессу в натертые докрасна морозом щеки и без умолку смеялись, там раньше жило счастье, а теперь какой-то железнодорожный комитет. Попутная телега довезла до станции, лошадь печально вздохнула на перроне и этим то ли всхлипом, то ли всхрапом захлопнула увлекательную книжку приключений про детство. Вонючий вагон с пьяными матросами открыл обложку нового романа: без картинок и без смеха, зато про любовь.

Ленинград приветливо встретил сирот щегольскими нарядами советских и нэповских жен, визгливой музыкой из окон ресторанов, вежливыми извозчиками. В лавках снова громоздились полчища товаров, как будто совсем недавно не гуляли по ним голод под руку с разрухой. Что ж, значит, жизнь возвращалась в благополучную колею, можно и нужно становиться самостоятельными, независимыми, счастливыми. Молодость – отличное обезболивающее. Инесса проходила мимо знакомых домов, доверчиво заглядывая в когда-то дружественные окна: не выглянут ли невзначай родные лица старых владельцев. Но нет, за занавесками копошились чужие тени, иногда курил в форточку хмурый советский офицер или его расхристанная жена вывешивала чиненое белье сушиться над парадным.

Инесса шла вдоль набережной и вспоминала, как они с маменькой считали дома, придумывали им прозвища. Вот старый Меншиковский дворец, получивший название «Бегемот» за то, что привалился грузной тушей к Неве и пил оттуда воду. Вот академически скучноватые корпуса Двенадцати коллегий, прозванные Гусеницами из-за ритмичной отбивки колонн по фасаду. Вот грозная Кунсткамера, которую они обозвали Крысой за пугающее собрание уродов. Туда маленькую барышню ни разу не водили, берегли детскую психику. Оказалось, что на улицах города жути побольше, чем в музее.

Агнесса не помнила старого мира, и сестра ей не рассказывала. Пусть строит страну наравне со всеми, от ненужных воспоминаний лишние печали. Старшая и сама старалась забыть про особняк на Мойке, приемы, книги и шелка. Зачем? Потерянного не вернуть, как ни горюй, а новый строй уготовил места только самым драчливым. Если по плечу выжить – добро пожаловать в светлое будущее, если слабак – милости просим на помойку, будь ты хоть из князей, хоть из крепостных. Советская власть ценила только личную доблесть, мозговитость и собачью преданность. Осталось доказать, что Шевелевы не лентяи и не бездари, могут снова оказаться на пьедестале.

С такими оптимистичными планами на жизнь Инесса поступила в медицинский институт, как и мечтала. Подала документы и получила взамен дырявый матрас.

– Со мной сестренка. – Она робко посмотрела на кипу матрасов, заваливших грязное окно в каптерке, намекая, мол, еще бы одним разжиться для мелочевки.

– Ладно, бери, не жалко. – Комендантша оказалась понятливой сердобольной женщиной.

В сентябре Агнесса пошла в первый класс, а Инесса на первый курс, все по плану, как прописано в коммунистических трактатах. Теперь в бой, как пелось в большевистской песне…

Тарелки закончились, не оправдав ожиданий. Ладно, веселое студенчество жировать не приучено, можно расставить и по одной на двоих, тем более с угощением нелады, деликатесов от пуза не предвиделось. Теперь самое важное – тяжелые граненые стаканы. Вот без них – беда. Молодняку не столько нужда заесть, сколько выпить. Зная это, Левушка съездил в деревню за двумя бутылями наикрепчайшего самогона. Должно на всех хватить. А компот она уже сама наварила из сушеной груши, которую собственноручно собрала прошлой осенью в запущенном больничном саду, сама нарезала, насушила и сохранила. Теперь компоту – хоть запейся.