Жирандоль

Рубашек в этот раз навалила много, целую гору, стирала их в безымянном роднике, впадавшем в мутные воды медлительного Ишима, с ожесточением жулькала по днищу деревянного корыта. Уже полгода, как Рахима ушла из родительского дома, прислуживала богатой русской семье в станице Карабулакской. Туда попала случайно: заболела, и брат отвез в больницу. После добрая нянечка подыскала место, и вот она уже своя в доме, спит в тепле, кормится за счет хозяев. Русский генерал не гневлив, на праздники жалует платками и целыми отрезами. Праздники у них случаются зимой и весной. Наверное, и летом тоже, и осенью, просто она еще мало поработала. Жалованье служанка до копейки отправляла домой с братом, который иногда наведывался в станицу.

В ауле младшенькие, любимица Акмарал с такими же непослушными черными косами, как у нее самой. Эх, надо бы накопить сестренке на приданое; не всем ведь так везет с хорошей работой, как Рахиме. Но отец вряд ли потратит деньги на дочку: ему надо хозяйство содержать, а скотина плодится туго, со скрипом.

Размышления прервал насмешливый вопрос:

– Эй, красавица, о чем мечтаешь? О новых сережках?

Рахима обернулась и увидела над обрывом всадника верхом на поджаром гнедом скакуне. Добротный чапан обтягивал широкие плечи, зеленые с изморозью глаза смотрели с издевкой, тронутая первой сединой бородка обрамляла тонкое лицо. Борода была не такая, как у аульных аксакалов – клочковатая и нечесаная, а старательно подстриженная, умасленная и приглаженная – волосок к волоску. На голове у незнакомца красовался кокетливый борик с рысиной опушкой, такие простакам не по карману. Но самое главное, от чего прачка не могла отвести восторженных глаз, украшало не всадника, а коня. Уздечка полоскалась на солнечном ветру, поблескивая серебром и бирюзой. Неужто так бывает? Немыслимая красота заворожила, сковала немотой язык, в другое время бойкий, и она не нашлась, что ответить. Конечно, помечтать о сережках не грех, коли у лошади такая диковинная уздечка, чеканная, с витиеватым орнаментом, который могли разглядеть только молодые проворные глаза. Эх, такое серебро бы с голубыми нежными каплями в ушки Акмарал, чтобы пели под тяжелыми косами. Вмиг бы сыскался достойный жених.

– Сколько лет тебе, красавица? – Джигит приветливо улыбался, осторожно спускаясь верхом с крутого склона.

– Семнадцать. – Рахима робела, отвечала, опустив глаза. Все-таки непростой в то утро ей попался собеседник, шутить не пристало, а врать тем более.

– Коня моего напоишь?

Она нагнулась, набрала в горсть воды и ойкнула, увидев свои голые ноги. Мигом одернула юбку и покраснела от пяток до макушки. Натянула платок поглубже, до самых глаз, да еще и лукавые пухлые губы прикрыла. Остался только маленький любопытный носик, тонкий, ровненький, с мягким скруглением на конце, как у новорожденного ягненка.

– Как тебя звать-то? – спросил незнакомец.

– Рахима.

– А пойдешь за меня замуж, Рахима?

Деревянное корыто глухо стукнулось о дно, потеряв точку опоры. Это прачка присела на него: ноги подкосились. Как? Вот так? Замуж? За коня с серебряной уздечкой? А губы сами собой уже ответили:

– Да, пойду.

– Вот и славно, – обрадовался жених, – будешь у меня второй женой, но я тебя обижать не стану и байбише[40] не позволю. Буду баловать. Но! – Тут он предупреждающе поднял вверх указательный палец. – Роди мне сына. А еще лучше двух.

Рахима рассеянно кивнула, не понимая, на самом деле с ней это происходило или просто снилось, немытое белье поплыло к середине реки. Она печально проводила его взглядом. Как теперь перед хозяйкой ответ держать?

– Меня зовут Алтынсары, мой отец – бай Даулет, о нем ты наверняка слышала. – Он протягивал руку уже из седла.

Она подала свою и взлетела на мощную спину гнедого, уселась впереди джигита по-девичьи, свесив ноги справа, Алтынсары обнял ее левой рукой, правой тронул повод. Прямо перед ней переливалась серебром и бирюзой искусная уздечка. Вот и все, прощай, девичество, прощай, батрачество, прощай, любимая сестренка Акмарал.

Дом Алтынсары находился в Вишневке. Туда ехали три дня. Ночевали в чьих-то гостеприимных юртах. В одной из них она стала женщиной, послушно, не издав ни звука. Муж был с ней ласков. Наутро подарил цену крови – прелестные серьги с зелеными камушками. А ночью снова требовательно потянул кверху старенькую заношенную юбку.