Жить из основы Бытия

Всё донельзя просто. Когда я отбрасываю свои предвзятые представления о себе и о мире и начинаю видеть, как видит маленький ребёнок, мне остаётся увидеть лишь очевидное, лишь явную данность. Ответ на самый открытый в мире секрет находится прямо под носом, которого у меня никогда не было. И я убеждаюсь в этом, смотря вниз на эти маленькие ступни, приклеенные к чему-то, что кажется вертикальным клочком земли, ниже — на укороченные ноги, на талию, на грудь — всё это вверх ногами — спускаясь ещё ниже, до… чего? До этого светящегося ничто, где ранее, как я воображал, у меня находилась голова.

Разворачивая процесс в обратную сторону, я не спеша скольжу взглядом вверх, одновременно наблюдая за этим чистым осознаванием, и вижу, что это ничто до краёв наполнено всем моим окружением — в моём случае моим расположенным вверх тормашками телом и землёй. Скользя взглядом ещё выше, я охватываю заборы, деревья, холмы и вон те горы на горизонте. Чтобы измерить величину этого моего огромного единственного глаза, я широко раскидываю руки и, смотря прямо перед собой, слегка сдвигаю их вперёд так, что они едва видны. Теперь я держу это огромное пространство и всё, что оно в себя вмещает. Я вижу, какой я огромный; мои руки простираются до краёв мира и за его пределы. Так созерцая, я приветствую всё, чем являюсь, каждое насыщенное, красочное и прочувствованное явление. И, более того, я вижу, на что я на самом деле похож (что одновременно шокирует и воодушевляет), на крест. Эти руки — не мои руки, а Его. Это тело, и каждая частица этого волшебного представления, происходящего передо мной, находится в Нём и Им и является.

Как так получилось? Что я сделал, чтобы заслужить эти благословенные дары? Я просто отошёл в сторону и не мешался, раскинул руки, посмотрел, а остальное случилось само собой.

И теперь, смотря ещё выше, я вижу голубое небо, проплывающее мимо одинокое облако, а на востоке — ястреба, кругами поднимающегося всё выше и выше в восходящем потоке воздуха. Мысли, эмоции, всё, что я вижу и слышу и чего касаюсь, — всё это просто проходит сквозь меня.

Письмо сыну

Твоя сестра рассказала мне, что с тобой случилось. Я не получал от неё вестей четыре года, и вдруг, в один субботний день, она сидела в комнате для свиданий, одна, за столиком в углу, спиной к двери. Я знал, что что-то случилось, ещё до того, как вошёл в комнату.

А ты? Сколько лет прошло с твоего последнего посещения — десять? Тебе тогда было семнадцать, ты был старшеклассником, в футбольной куртке, на голову выше меня, и ты улыбался мне сверху вниз. Мне казалось, что я лопну от гордости за тебя. Я хотел бегать от столика к столику и говорить каждому знакомому заключённому: «Это мой сын. Вон там — мой мальчик!»

А до этого тебе было восемь лет, и я был на воле. Воспоминания разбросанные, но яркие: Лос-Анджелес, пустой участок земли рядом с домом, ты со своей бейсбольной перчаткой и я, бросающий мячи, которые ты не мог поймать. А как ты сиял, когда наконец у тебя получалось!

А ещё раньше — все эти годы в Мексике, когда вы с сестрой были единственными североамериканцами на школьном дворе, но перекрикивались на испанском, будто это и был ваш родной язык. Я помню, как мы впервые отвезли вас на юг — я был в бегах — я и твоя мама в украденном доме-фургоне, через Баху к Ла-Пас, через Калифорнийский залив на пароме во время шторма, когда морской болезнью страдали все, кроме тебя и членов команды, даже наша кошка. Я ненавидел эту поездку. Я ненавидел ночлег в горном городке, который вонял свиньями, и когда я зашёл проверить тебя в спальне, ты был облеплен мухами. Ты крепко спал, а мухи выползали у тебя изо рта. Господи, я подумал тогда, что ты умер. Ведь ты был младенцем!

А ты слышал историю своего рождения? Наверное, нет. Это удача, что вы с мамой выжили. В тот день я отвёз её в больницу, не подозревая ни о какой опасности. Был рутинный осмотр, ультразвук… и вдруг её срочно повезли в операционную, оставив меня в коридоре, потрясённого и растерянного. А позже, в больничной палате — я не мог этому поверить — она призналась, что за неделю до этого, на девятом месяце, она переспала с одним моим другом и что она — ты — подцепил заразу. Я был в такой ярости, что ничего не видел перед собой; я не видел ни её, ни тебя. Знаешь, что я сделал? Около часа я бесцельно катался на машине. А затем, оказавшись в незнакомом жилом районе, остановил машину и взял то, что в тот момент попалось мне в руки, — плитняк из чьего-то двора — и швырнул его в чьё-то окно. За мной погнался какой-то человек. И я заплатил ему тысячу долларов, чтобы он не подал на меня в суд.

Так что ты не был моим любимчиком. Это была не твоя вина, но ты этого не знал. Много лет я носил в себе это калечащее недоверие к твоей матери; я даже сомневался, мой ли ты сын. Но, возможно, дело было не в этом. Может быть, просто то неэгоистичное пространство, которое ещё оставалось в моём сердце, ещё до твоего рождения заняла твоя сестра.