Жить в эпоху перемен

Пришлось нравственно преображаться. Я перестроилась и через четыре месяца стала тем, чем стала: налоговой преступницей. Давалось мне это непросто, зверски мешали происхождение, воспитание, образование и вредная привычка к чтению.

День проходил в беготне и суматохе, но в ночи, стоило мне смежить вежды, являлась верхом на дерматиновом ученическом портфеле Русская Классическая Литература и, мелодично подвывая, часа по три кряду ставила проклятые вопросы: «Как можешь ты? Предать заветы предков? Унизить себя ложью? Растить детей в непотребном изобилии? И юные души растлевать?» Объяснить ей, что большого непотребства детишки мои не видят, на Канары не ездят, летом подрабатывают, а четыре миллиона на четверых (не считая тайной подкормки мужа) — не такое уже изобилие, было невозможно. Русская Классическая Литература, обнаруживая потрясающую демагогичность, пела глухарем, а под утро обычно переходила к издаванию визгливых воплей: «Отдавай кесарю кесарево!» — и неотвязно требовала, чтобы я явилась в налоговую с повинной или, на худой конец, постояла на Сенной коленопреклоненно, дабы — искупить. При этом она постоянно ссылалась на авторитеты и, размахивая школьной программой, обзывала меня двоечницей. Честно говоря, в том, что я — отброс человечества и тюрьма по мне плачет, она убедила меня давно, но стоило прямо спросить Русскую Классическую Литературу: «А как от трудов праведных детишек прокормить и выучить?», как бесплодная зануда начинала сморкаться, откашливаться, ссылаться на неотложные дела, головную боль, срочные командировки, заболевших родителей, собирала листочки со списками использованных источников и как-то растворялась в эфире.

Если серьезно, приходилось нелегко. Дело в том, что за предыдущие сорок лет жизни я всерьез соврала раз шесть или семь, причем последний раз года полтора назад, когда сынуля наделал долгов, стащил из дома последнюю сотню, был уличен, покаялся, и я сказала мужу, что деньги у меня вытянули в метро. А в новой жизни я врала постоянно и всем, с утра и до вечера. Не утешало даже то, что вранье стало нормой жизни для всех и что явный идиотизм умирания с голоду в белых одеждах не будет понят и одобрен ни фискальными, ни правоохранительными органами, ни детьми, а знакомые и здороваться-то перестанут.

Посещал меня еще один выматывающий кошмар: иссохшие от голода младенчики, протягивая костлявые ручонки, горько вопрошали: «Мама, ты опять не получила пособие по безработице? Папа, где твоя бюджетная зарплата? Бабушка, когда ты получишь пенсию?» — и просили сухую корочку хлеба. Со сдавленным криком я просыпалась в холодном поту и тревожно металась по смятым простыням.

Да что там! Было за что меня посадить, было…

— Ну, как работается, Анна Сергеевна? — спросил Нечипоренко, усевшись в кресло напротив меня.

— Спасибо, — неопределенно ответила я, и раскаяние мое стало со свистом улетучиваться: ишь, какой Порфирий Петрович нашелся! Нет чтобы сразу посадить, так ему психологические подходы нужны.

— Проблемы? — деловито уточнил он. — Никто не беспокоит?

Конечно, меня никто не беспокоил. Мой преступный сговор с Малышом ничем не доказуем. Я ушла в глухую несознанку:

— Спасибо, Бог миловал.

— Редкий случай. По рынку скоро пройти будет нельзя — воришки, бандиты доморощенные. Надо бы вам, культурным торговцам, объединяться. Вы же умная женщина, с кем вам и дружить, как не с нами?

Нет, братцы-сестрицы, вроде бы на этот раз пронесло! Не похоже, чтобы сажали… А что ему нужно? Я насторожилась:

— Кому же нас и беречь, как не нашей милиции? Да нам и грех жаловаться. Вот Семенякин, например…

— Ну, Семенякин-то как раз в порядке. Он на хлебном месте работает, — отмахнулся Нечипоренко. — А вот с оперативной работой у нас проблемы. Представляете, Анна Сергеевна, на вызов не выехать. Все машины разутые, нет резины. Не поможете? С вас один комплект, — и он лучезарно улыбнулся.

Лучше бы уж арестовал. А пойди-ка ему откажи!

— Конечно, Борис Сергеевич, какие проблемы? Только можно в начале следующего месяца?

— Да когда сможете. Я, значит, себе запишу, а вам — спасибо огромное. Знали бы вы, в каких условиях у нас люди работают! Зарплаты мизерные, всё на энтузиазме. Вот, например, секретарь мой, Татьяна Андреевна, молодая женщина, одна ребенка растит, а зарплата — триста тысяч. Вам помощник не нужен? Ей бы по совместительству.

— Да спасибо, у меня оборот небольшой, справляюсь…

— Анна Сергеевна, вы меня неправильно поняли, — с любовью глядя мне прямо в глаза, снова улыбнулся Нечипоренко. — Человеку помочь нужно, ведь, не дай Бог, возникнут у вас проблемы, кто же вам поможет, как не мы?

Резина тянула примерно на миллион драгоценной неучтенки, потому что никакая налоговая мне бы эти затраты не зачла, а почем встанет Татьяна Андреевна?

— А на сколько ее оформлять?

— Тысяч четыреста вам не много?

— Борис Сергеевич, я же одна работаю…

— А вы уверены, Анна Сергеевна, что вам наша помощь не потребуется? Что у вас проблем так и не возникнет?

Если я не выложу четыреста тысяч ежемесячно, проблемы возникнут. Это я поняла, и деваться было некуда.