Читаем ЖИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ полностью

ЖИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ

Одетый в такое же полосатое, с номером на робе, парикмахер не спеша двигал усталой рукой машинку и про себя бормотал что-то непонятное и все равно пугающее. В углах его глаз, лихорадочно блестевших, застыли сухие слезы… Давая рукам отдых, парикмахер печально оглядывал детей, шептавшихся друг с другом и с мольбой в глазах, прикрыв костлявой рукой беззубый рот, показывал: нужно молчать! «Спокойному пламени» парикмахер на ломанном русском языке сказал: «Твое счастье, что ты попал в эту баню. Из другой ты бы не вышел: там капут…»

После бани повели в бараки и показали нары. Усадили за длинный стол. На еду, что им дали, мог бы польститься только давно голодавший. Но в «транспорте» дети уже успели познакомиться с голодным урчанием в животе. Поэтому даже мерзкий запах того, что называлось «зуппе», не отбил охоты отведать это варево.

Пощечинами и пинками пожилая немка с черным треугольником под лагерным номером наводила порядок. Двух мальчиков она заставила вылизать со стола оставленные ими крошки…

Казавшийся нескончаемым день закончился поверкой и командой «спать».

– В бараке должна стоять тишина! – выкрикнула немка и выключила свет.

Тихо было только в те несколько часов, пока сон безраздельно владел обессиленными ребячьими телами. Затем видения пережитого и того, что представало в измученном кошмарной явью воображении, взорвало мерное посапывание. Кто-то плакал. Кто-то кричал во сне. Из разных углов барака доносилось разноголосое: «Мама мочка!…» Ворвалась разъяренная немка. Резкий крик и вспыхнувший свет мигом воцарили тишину. Мертвую тишину…

…То было вчера. Сейчас дети слушали пани Аделю, польку Аделину,

– Вы уже знаете, – негромко, внятно и неторопливо говорила пани Аделя, – как меня зовут. Я взялась быть вашей наставницей. Вы уже большие и знайте, что здесь будет очень трудно. Воспрещается плакать. Все надо делать быстро: умываться, одеваться, строиться. Каждый на свое место возле соседа. Хлеб не съедайте сразу. Половину оставляйте. Второй раз зуппе дадут только вечером.

– Можно я скажу, пани Аделя? – раздался голос «Спокойного пламени». – В гетто я так и делал. Как захочу сильно кушать, вынимаю спрятанный кусочек, подержу его во рту и кажется, что покушал. Потом снова спрячу. – В гетто никто хлеб не воровал…

– Здесь воспрещается петь и громко смеяться. Выходить из барака без строя – воспрещается. Писать, даже если карандаш попадется, – воспрещается.

– А в гетто я рисовал… (Это снова «Спокойное пламя).

– А здесь воспрещается. Ляжешь на нары, закрой глаза и рисуй себе, что хочешь.

– А маму и папу мы увидим? (Это совсем еще малыш. В глазенках искры тревоги и страха).

– Нет. Свидания воспрещаются. Еще вот что: старшие помогают маленьким. Каждое утро поищите один у другого в голове. У кого найдут вошь – того отправят в баню…

– В ту, где капут? (Это опять «Спокойное пламя»).

– Да, отправят туда… И еще запомните: можно забыть все на свете, только не свой номер. Вот ты, девочка, повтори свой номер: «Зибцен цвай унд фирциг». И как только назовут его – громко откликнись. Хорошо выучи и запомни. Их ведь всего четыре маленьких цифры – 1742. Такой коротенький номер!

– А мы будем жить? – (Это из дальней шеренги).

– Жить воспрещается! – с тихим, тут же замершим смехом ответил товарищу «Спокойное пламя» и снова серьезно повторил: жить воспрещается!

– Нет, дети! Я с вами! Будем жить!

г. Баку, декабрь, 1973 г.

СТИХИ ДЕТЕЙ ТЕРЕЗИНСКОГО ГЕТТО (1942-1944 гг.)

(Подстрочный перевод с чешского)

СадикМаленький садикнаполнен запахом роз.Узенькой тропкойпо садику мальчик идет.Мальчик маленький, беспечный,на один из бутонов похож.Но когда бутон расцветет,мальчика в живых не будет…

Франта Басс

ХлебКак люблю я белый хлебБольшой вкусный белый хлеб.Не черствый, еще теплыйс хрустящей коркойвкусный хлеб.Зубы мои сминают его,язык ощущает вкус его.Как успокаивает,вечно голодный, жадныймой желудок-хлеб.

Геня и Ила Крамеровы

***

Все прийдет в конце недели,станет все тогда ненужным,только голодный голубь будет клевать зерна,а среди улицы будет стоятьненужный и пустойпогребальный воз.

(Из стихотворения «Закрытый город» 16-летнего воспитанника детдома Л-417)