ЖИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ

В столярной – острый запах лака и древесной стружки. За стенами мастерской настырный осенний дождь сечет землю, утоптанную тысячами ног. Утром прошла колонна еще одного транспорта. Из этого транспорта оставили в живых только ювелира, портного и с десяток молодых женщин и детей.

На складе сложили новую пирамиду чемоданов. Выросла еще одна груда одежды. Прибавилось несколько пар костылей и блестящий никелированными частями ножной протез…

Две недели назад, в начале октября 1943 года, таким же транспортом привезли сюда Александра. Пока гитлеровцы хлопотали у головного вагона, шеренги новоприбывших обходила команда людей в полосатой арестантской одежде. Под надзором солдат они отбирали чемоданы и укладывали их на телегу. У Александра ничего не было. Еще в Минске у него отобрали все, даже сапоги и шинель.

Один из команды, проходя мимо Александра, успел шепнуть:

«Запомни, ты столяр!»

Когда переводчик вызывал специалистов, Александр назвался столяром. Его отвели в барак. Потом определили в мастерскую к Науму Григорьевичу – настоящему краснодеревщику.

Уже на второй день стало ясно, что представляет собой лагерь.

– Настоящий караван-сарай. Только выход из него один – к аллаху! – сказал Александру кавказец Али, «старожил» лагеря.

– А может быть, нам еще рано к аллаху?

– Правда твоя. Спешить туда не надо. У нас говорят: «Кого отнесли на кладбище, того обратно не принесут».

– Долго будут нас держать в мастерских?

– Я здесь месяц. Еще на столько же работы хватит.- Али показал насечку по металлу, которую он выполнял для какого-то начальства. – Потом отправят туда…- Он кивнул в окно на приземистое здание, к которому вела мощенная битым кирпичом дорога. – Видишь? На газ дорога.

– Вижу, – тихо ответил Александр. – Да-а… Тут подумать надо…

– Думай скорей. Здесь час за день считать надо. И не забывай, чему тебя учили. – Али потрогал темневшие на гимнастерке Александра следы от погон.

– Плохо вот – людей не знаю… А без них…

– Правда твоя. Но люди здесь есть. Узнаешь. С одним поговоришь, с другим…

***

– В такой дождь возить лес для книжного шкафа нельзя – доски отсыреют. Так и передай господину коменданту – сказал Наум Григорьевич переводчику. А когда тот ушел, буркнул Александру: – Спешить некуда!

С Наумом Григорьевичем работалось легко, а понимания не было. Разошлись они, как только Александр заговорил о побеге.

– Выбрось эту дурь из головы, – разволновался столяр. – Нам, слава богу, кушать дают. Держат в тепле. Руки при деле. Живем… А ты – бежать. Да ты что – слепой? Кругом эсэсовцы да вахманы. По три смерти на каждого из нас. Допустим, что у нас выйдет удачно – так выберется десять, от силы двадцать человек. А остальных пятьсот перебьют тотчас же. Тянуть время – вот что нам остаемся. Дожидаться наших. Слава богу, они наступают…

– Нельзя ждать, – убежденно возразил Александр. – Если будем ждать, то все погибнем! Вот вчера женщин оставили. И им дадут еду. И в теплый барак отправили. А что ждет их?

– Мы тоже им нужны. Мы специалисты…

– Мы не только столяры. Мы – свидетели того, что здесь творится. Таких они не оставят в живых.

– Послушай, Александр… Может, ты и прав, но люди здесь до того запуганы, что не поднимутся. Надежда выжить – весом с опилок, тянет пудовой гирей… Мы в глубине Польши. Кругом – немцы…

– Наум Григерьевич, в двух шагах от лагеря – лес. А там ищи нас! Мы поднимемся и всех заберем с собой. Не захотят – силой заберем…

– Нет. Александр! Вас я не выдам, даже если мня живым резать будут. Но то, что вы задумали, – преступление. Спасти себя ценой гибели сотен своих братьев… Но боже мой, почему вы думаете, что спасетесь? Где он, ваш этот шанс на спасение? Я его не вижу.

Так они спорили не раз, и Наум Григорьевич все больше и больше ожесточался…

***

Стояло погожее утро. У двери мастерской Александр ожидал прибытия грузовика с досками. Перебирая в памяти разговоры с Али, портным Шлемой, сапожниками Ефимом и Лазарем, Александр весь ушел в раздумье…

Вдруг из барака, что был ближе всех к мастерской, стрелой вылетел мальчик лет шести-семи. Остановился, зажмурился от солнечного света, а потом подбежал к Александру, доверчиво прижался к руке, пахнувшей сосновой смолой.

– Дёре иде, Шани! Дёре иде![10] – раздался женский голос.

Александр засмотрелся на мальчика. На нем была серая, с серебристым отливом, вельветовая курточка, короткие штанишки, серые чулки-гольфы, ботиночки. Рыжеватый, с пушистыми ресницами и густыми веснушками на белом лице, малыш выглядел пришельцем из какого-то иного, далекого мира. На курточке – в два ряда золотые пуговицы. Они притягивали взгляд Александра, мешали сосредоточиться. Новенькая вельветовая куртка… Александр не слышал лепета мальчика. Мысли его унеслись далеко, в довоенное, полузабытое. Когда-то такая вот куртка была мечтой его детства. Однажды Александр набрался смелости и попросил отца купить ему вельветовую курточку. С золотыми пуговицами, с якорями. Ночью Саша невольно подслушал разговор отца с матерью. Они подсчитывали долги…

Ох, как же давно это было…