ЖИТЬ ВОСПРЕЩАЕТСЯ

В команде «капутчиков» – новичек. Он выдает себя тем, как опасливо, осторожно берется за труп, укладывая его на носилки. Выделяется новичок и одеждой. На его куртке, на спине и груди намалеван белый круг с красным яблоком. Это «флюгпункт». Он означает, что узник совершал побег. Каждый эсэсовец, когда ему вздумается, может упражняться в стрельбе по той живой мишени.

«Капутчики» знают, что и их дни сочтены. Больше одного-двух месяцев редко держат команду крематория – «капут-команду». Ее «ликвидируют» в газовой камере, и другая команда затолкнет их трупы в эти вот печи.

И все-таки им жалко новичка. Они еще верят в чудо – надеются вернуться в бараки. А того смерть подстерегает на каждом шагу.

«Капутчики» отдыхают. Присев на низенькие козлы они слушают нового товарища. Под красным треугольником к его робе пришит грязный лоскут с черными цифрами 37771. Они заменяют здесь и фамилию и имя. Подводят черту под прошлым. Не оставляют права на будущее.

А еще совсем недавно «гефтлинг» № 37771 был командиром отделения связи Мамедом Велиевым.

II

– В семье я был девятым. После меня появились еще брат и сестра.

Кормил нас голос отца, сельского хананде – певца на свадьбах и праздничных обедах.

Сестры не в счет, а из братьев только у меня оказался сильный, звонкий голос. В пятнадцать лет я уже подпевал отцу, и он был доволен. Отец учил меня, как петь и как беречь голос. Неграмотный был старик, а знал секрет правильного дыхания. Без этого ведь певец – не певец.

Что мы пели? Мугамы, дастаны о герое Кероглу, песни на слова Низами, Физули, Вагифа, исполняли народные мелодии.

Жилось нам трудно. Часто не было в доме куска хлеба. Но уже тогда я заметил, что не всякий заработок интересовал отца. Бывало, отказывался он от приглашения. Наотрез. Не помогали тогда ни обещания хорошо заплатить, ни посулы богатых подарков. Не уступал он даже умоляющему взгляду матери.

Как-то я не выдержал:

– Почему ты отказываешь Аскеру-ами?[28] Разве он нехороший человек?

– Среди змей хороших и дурных не различают, – ответил отец пословицей.

В другой раз он не пошел на торжество обрезания у первенца Ага Бека, известного в округе кочи[29].

– Отец… – начал было я.

– Надо быть слугой совести и хозяином воли, – отрубил он и прогнал меня с глаз долой.

Умер отец внезапно. Пел он где-то, как вдруг кровь, хлынула горлом. В дом принесли уже мертвым…

– «Вассер!» «Вассер!» – прерывает рассказ Мамеда Велиева условный сигнал.

Дверь распахнулась от резкого толчка снаружи. Дохнуло морозом. В крематорий вошли два эсэсовца в белых халатах поверх шинелей и двое «зеленых».

«Капут-команда» мигом вскочила. Застыла смирно.

Один из «зеленых» с деревянным лотком в руке пошел с эсэсовцами туда, где лежали трупы. В лоток с тупым стуком падали челюсти с золотыми зубами и коронками вырванные у мертвецов.

Между тем второй «зеленый» заинтересовался узником 37771.

– Русише швайн! – Он подошел к Мамеду Велиеву и ткнул кулаком в мишень на робе. – Зольдат пиф-паф унд рус ист капут. – Немец хрипло засмеялся.

Узники молчали.

Немигающим взглядом Мамед Велиев уставился на уголовника. И тот оборвал смех.

– Думмер керль[30]- сказал «зеленый», подступая еще ближе. – Золотой зубка маешь? – Он потянулся раскрыть рот узника.

Резким движением Мамед Велиев отбросил руку уголовника и плюнул ему и лицо.

«Зеленый» ошалело утерся. Потом кинулся на Мамеда и сбил с ног, принялся пинать башмаком. На шум прибежали эсэсовцы, в руках блеснули пистолеты.

– Вас ист лос?[31] – крикнул эсэсовец и, выслушав «зеленого», выстрелил, не целясь, в лежащего.

Эсэсовцы и «зеленые» ушли.

«Капутчики» наклонились над Мамедом, приподняли ему голову. Мамед открыл глаза, медленно, опираясь на руки, сел. Живой. К счастью, промахнулся эсэсовец.

– Надо же тебе было связываться с ним, – сказал один из «капутчиков».

Мамед Велиев вытер рукавом окровавленное лицо, разбитое башмаком «зеленого». Пробормотал:

– Промокшему – что бояться дождя…

Было время загружать печи. «Капутчики», подхватив носилки, поплелись забирать трупы.

III

Прошли сутки.

За ночь Мамед Велиев еще больше осунулся. Большие черные глаза, над которыми мохнатыми козырьками нависли брови, лихорадочно блестели. В рядах крепких зубов чернели провалы…

Вдруг по его лицу будто скользнул светлый луч. Появилось подобие улыбки, но тотчас она сменилась гримасой боли. Подсохшие было на губах и скуле раны потрескались. Проступила кровь.

А улыбался Мамед Велиев потому, что явственно увидел Приморский бульвар родного Баку. Дрожала зыбкая лунная дорожка на темной глади бухты. Темнели очертания городских купален. На еле различимом горизонте перемигивались огоньки, зеленые и красные. Мамед постоял у парашютной вышки, затем втянулся в неторопливое движение тысяч горожан, которых привел сюда душный бакинский вечер…

С трудом отогнав мираж, Мамед увидел печи. Он поежился, хотя в крематории было жарко. Осторожно провел языком по губам.

– Рассказывай дальше,- попросил один из «капутчиков»

Мамед припомнил, на чем он вчера остановился, и продолжил свой невеселый рассказ: