Житейская правда войны

В другом бою его контузило. Точнее, в перерыве между боями. Бойцы сидели в траншее и играли в карты. Место было песчаное, и когда метрах в двух от окопа шарахнул мощный снаряд, несколько тонн песка осыпалось на ребят. Их долго откапывали, один боец даже задохнулся. А у Тодоровского от взрыва повредился слуховой нерв. Два месяца спустя ему показалось, что слух восстанавливается, но на самом деле дела шли все хуже. Пришлось надеть слуховой аппарат.

Довелось увидеть Тодоровскому и начало варшавского восстания: «Это было ужасно. Я гордился тем, что буду участвовать в освобождении города. Откуда мне, младшему лейтенанту, было тогда знать, что полякам нужна была наша помощь, пришедшая слишком поздно.

Бои на Висле были тяжелыми, расстояние между нами и немцами не превышало 80 метров, мы забрасывали их гранатами. Рядом с нами девушки-снайперы вели огонь по врагу днем и ночью. Наконец, немцы начали отступать, а наша пехота — их преследовать… В лесу мы попали в засаду: из ручных пулеметов немцы расстреливали нас почти в упор. Потери были колоссальными, я уцелел только чудом!..

С огромной радостью поляки принимали части 1-й Польской армии, сформированной на советской территории и воевавшей вместе с нами. Когда мы вошли в город Быгдощ, все улицы обстреливались немецкими пулеметами, установленными на крышах и чердаках домов. Нашим солдатам негде было даже укрыться: все окна и двери были наглухо закрыты. Зато когда вошли польские части, жители тут же открыли им свои дома…»

До мельчайших подробностей Тодоровский запомнил и последние дни войны: «Мне запомнился один бой километров за 50 от Берлина. Там немцы создали мощную линию огйЬвых точек в скалах, неприступных, как крепость, но наша атака все-таки сломила их оборону. Мы вышли на Эльбу… Здесь немцы защищались особенно ожесточенно, пытаясь эвакуировать население и особо важные документы на территорию, которую занимали союзники…

Утром 9 мая вдруг наступила оглушительная тишина. Мы пошли на берег реки и увидели, что мост забит сгоревшими и подорванными автомобилями. Немецкие солдаты пытались вплавь добраться до противоположной стороны, занятой американцами. Никто не стрелял.

Наконец-то мы смогли сбросить сапоги и пропотевшие портянки, пройтись босиком по молодой зеленой траве. Рядом с нами на лугу мирно паслись лошади, где-то невдалеке играли на аккордеоне. А потом к нам приехал командир дивизии и объявил: война закончилась!»

«Именно в этот момент вдруг стало понятно, что такое счастье. Оно заключалось в том, что мы остались живы…»

В Германии лейтенант Тодоровский оставался до февраля 1946 года: «Наша часть там прекрасно устроилась: в казармах около аэродрома, где мы жили, практически всегда была горячая вода — роскошь, о которой мы совсем забыли. Меня назначили шавой администрации маленького немецкого городка… Послевоенная жизнь понемногу налаживалась. Вскоре в нашем городке открылся первый пивной бар, где по вечерам устраивали танцы, и уставшие от войны офицеры бегали туда тайком, переодеваясь в гражданскую одежду».

Снова и снова возвращаясь к прошлому, Петр Ефимович говорит: «И главное — там была любовь. Потому что в основном все-таки воевали люди от 18 до 30 лет, всем своим существом устремляющиеся к любви, но зачастую так и не успевшие ее познать».

Комендантом маленького немецкого поселка лейтенанта Тодоровского назначили через месяц после подписания капитуляции: «Задача была поставлена такая: избрать местное руководство и совместно с ним заставить местных жителей срочно начать посевные работы и восстановление всех фермерских хозяйств, потому что назревал серьезный голод. Мне был дан взвод автоматчиков для борьбы с нашими разгулявшимися солдатиками, которые действительно воровали, грабили, врывались в дома, молодых немок насиловали… Мотив у них был один — как они с нами, так и мы с ними. Приходилось арестовывать и отправлять куда следует. Так продолжалось около месяца, а потом вышел приказ Жукова: все войска перевести в лес. Бойцы опять оказались в землянках, и в город попасть могли только офицеры по специальным увольнительным. Немцам повезло, период мародерства был очень коротким».