Житейские воззрения кота Мурра

Я молча глядел на обеих, на маменьку и дочку, – последняя нравилась мне несравненно больше, и поскольку в нашем племени даже близкое родство отнюдь не является канонической помехой для брака – то… Быть может, меня выдал мой взгляд, ибо мне показалось, что Мисмис прочла мои тайные мысли. «Варвар!» – воскликнула она, мгновенно подпрыгнув к Мине, и, крепко обняв ее лапами, привлекла ее к своей груди. «Варвар! что ты собираешься предпринять? Как? Ты способен отвергнуть это любящее тебя сердце и нагромоздить преступление на преступление?!» Невзирая на то что я решительно не понял, какие претензии могла иметь ко мне Мисмис и в каких преступлениях она могла бы упрекнуть меня, я все же счел за благо, дабы не нарушить ликования, в которое превратился траурный пир, сделать хорошую мину при плохой игре. Поэтому я стал уверять совершенно вышедшую из себя Мисмис, что невыразимое сходство Мины с нею ввело меня в заблуждение и что я полагал, что душу мою воспламеняет такое же самое чувство, какое я ношу в себе и питаю к ней, ко все еще прекрасной Мисмис. Мисмис вскоре осушила свои слезы, села рядом со мной, почти прижавшись ко мне, и завела со мной такой доверительный разговор, как будто бы ничего дурного не произошло между нами. Если еще к тому же учесть, что молодой Гинцман пригласил прекрасную Мину на танец, то можно представить себе, в каком неприятном и щекотливом положении я оказался.

Счастье еще, что старшина Пуфф в конце концов пригласил Мисмис на прощальный танец, ибо в противном случае она могла бы предъявить ко мне еще всяческие престранные претензии. Я тихонько выскользнул из погреба, думая: «Ну, будь что будет! Поживем – увидим!»

Я рассматриваю это траурное торжество как поворотный пункт, в котором завершились месяцы моего учения и я вступил в иной круг жизни.

(Мак. л.)…по этой причине Крейслер в самую рань направился в покои аббата. Он застал достопочтенного отца в тот самый миг, когда аббат, вооружившись топориком и стамеской, занимался тем, что вскрывал большой плоский ящик, в котором, судя по его форме, была упакована картина.

– Ах, – воскликнул аббат, обращаясь к Крейслеру. – Хорошо, что вы пришли, капельмейстер! Вы можете помочь мне в трудной, тягостной работе. Ящик заколочен целой тысячью гвоздей, как если бы ему суждено было остаться невскрытым на веки вечные. Ящик этот доставлен ко мне прямо из Неаполя, и в нем находится картина, которую я пока намерен повесить в моем кабинете и не показывать братьям. Поэтому я и не позвал себе на помощь никого из братьев; но вы не откажетесь помочь мне, капельмейстер!

Крейслер принялся за дело, и вскоре из ящика была извлечена на свет божий большая красивая картина, оправленная в великолепную позолоченную раму.

Крейслер немало удивился, когда в кабинете аббата он нашел пустым то место над маленьким алтарем, где прежде висела изумительная картина кисти Леонардо да Винчи, представлявшая Святое семейство. Аббат считал эту картину одной из лучших, которые были представлены в его собрании, изобиловавшем подлинниками старых мастеров, но даже и этот шедевр должен был уступить свое место картине, великую красоту которой, а также и несомненную новизну Крейслер распознал с первого же взгляда.