Житейские воззрения кота Мурра

– Но, мой дражайший друг, – вмешался другой, – какие ты, собственно, приводишь примеры? О псе Берганце упоминает Сервантес, который был, как известно, сочинителем романов, а история про Кота в сапогах – это детская сказка, правда столь живо представленная нам господином Тиком, что, пожалуй, можно было бы сдуру и впрямь поверить ей. Итак, вы привлекаете двух поэтов, как будто это серьезные естествоиспытатели и психологи. Поэты, однако, не имеют ничего общего с ними, ибо являются законченными фантастами, плодящими и провозглашающими одни только вымыслы и глупости. Скажите же, как такой неглупый человек, как вы, способен ссылаться на поэтов, чтобы доказать истинность того, что противоречит здравому смыслу и разуму? Лотарио, конечно, профессор эстетики и, как таковой, имеет право иногда несколько перегибать палку, но вы…

– Постойте! – возразил серьезный собеседник. – Не горячись, дорогой, не горячись, мой милый. Не следует забывать, что, когда речь идет о предметах недостоверных, мы вправе ссылаться на поэтов, ибо обычные историки ни черта в этом не смыслят. Однако если даже то, что является чудом, возможно заключить в какие-то грани и представить в формах чисто научных, то все равно доказательства, требующие каких-либо уточнений и дефиниций, предпочтительнее черпать из прославленных поэтов, на слова которых можно положиться. Я приведу вам – и вы этим, пожалуй, удовлетворитесь, будучи сами ученым врачом, – повторяю, итак, я приведу вам пример знаменитого врача, который в своем ученом рассуждении о животном магнетизме хотел непременно выявить наши связи с мировым духом, доказать существование чудесной интуиции и ради этого ссылается на Шиллера, вложившего в уста Валленштейна всем известные слова: «Есть в жизни человеческой мгновенья…» – и далее: «Вещанья существуют несомненно» и еще что-то в этом роде. Впрочем, вы сами можете прочесть остальное в шиллеровской трагедии!

– Ха-ха! – засмеялся доктор. – Вы уклоняетесь от темы – переходите на магнетизм и в конце концов готовы утверждать, что помимо всех чудес он может также сыграть роль репетитора для особо понятливых котов.

– Ну и что же, – возразил серьезный собеседник, – кто знает, какое действие оказывает магнетизм на животных? Коты, заключающие в себе электрический флюид, как вы сейчас сможете убедиться…

Внезапно вспомнив свою мамочку Мину, которая горько жаловалась мне на такого рода исследования, жертвой коих она становилась, я так ужасно испугался, что громко замяукал.

– Клянусь Орком и всеми его ужасами! – воскликнул профессор, пораженный. – Чертов кот слышит нас и понимает. Нет, я не устрашусь! Этими вот руками я задушу его!

– Вы глупец, – заговорил строгий собеседник. – Вы и в самом деле глупец, профессор. Нет, я не потерплю, чтобы коту, которого я уже успел полюбить от души, не имея еще удовольствия ближе познакомиться с ним, причинили хотя бы малейший вред. В конце концов, я готов поверить, что вы завидуете ему, поскольку он пишет стихи. Этот серенький плутишка никогда не станет профессором эстетики, в этом смысле вы, Лотарио, можете быть совершенно спокойны! Разве не начертано черным по белому в старинных академических статутах, что вследствие злоупотреблений, которые имели место ранее, ни один осел не вправе стать профессором, и разве этого установления нельзя распространить также и на животных всех прочих родов и видов, не исключая котов?

– Возможно, – неохотно признал профессор, – что кот никогда не станет magister legens или профессором эстетики. В качестве литератора, однако, раньше или позже он всплывет в мире изящной словесности и из-за прелести новизны найдет себе издателя и читателей и выхватит у нас из-под носа солидный гонорар…

– Я не вижу ни малейшего повода, – возразил серьезный собеседник, – почему добропорядочному коту, любимцу нашего маэстро, следует закрыть путь, по которому шествует столько людей, безотносительно к их дарованиям и положению? Самая естественная мера предосторожности, которую следовало бы принять в данном случае, – это заставить его остричь свои острые когти, и это, пожалуй, единственное, что можно предпринять уже сейчас, дабы иметь уверенность в том, что он нас не исцарапает, когда станет литератором.

Все встали. Профессор потянулся за ножницами. Можно представить себе мое положение. Я решил со львиной отвагой сразиться с тем, кто намеревался опозорить меня. Первого, который решится приблизиться ко мне, я решил исцарапать так, что по гроб жизни будет помнить! Я готовился выпрыгнуть, как только откроют корзинку.

В это самое мгновение вошел маэстро Абрагам, и страх мой, который был готов уже превратиться в отчаяние, миновал. Маэстро приподнял крышку, и я, еще не придя в себя, выскочил из корзинки как молния и прошмыгнул мимо маэстро под печку.

– Что стряслось с Мурром? – вскричал маэстро, подозрительно оглядывая присутствующих, которые смутились и, терзаемые угрызениями совести, не решались отвечать ему.