Житейские воззрения кота Мурра

После того как были окончены торжественные церемонии, я получил ото всех по братскому поцелую и лапопожатию, и все стали говорить со мной на «ты». Потом мы уселись за простую, но радостную трапезу, за которой последовала славная попойка. Муций приготовил хороший кац-пунш. Если какой-нибудь жизнерадостный представитель котовской молодежи пожелает узнать рецепт этого чудного напитка, я, к сожалению, не могу дать ему надлежащих указаний. Но достоверно, во всяком случае, что тонкий вкус напитка, равно как сокрушительная его крепость, могут быть получены преимущественно благодаря примеси селедочного рассола в большой дозе.

Засим сеньор Пуфф голосом, мощно грянувшим над окрестными крышами, затянул славную песню: «Gaudeamus igitur!» С отрадой подумал я в сердце своем, что я настоящий juvenis[82] и совсем не захотел думать о tumulus[83], которое мрачный рок редко дарует нашей породе в тихой мирной земле. Мы пели еще много других хороших песен, как, например, «Пусть там политики болтают». Наконец, сеньор Пуфф мощной лапой ударил по столу и возвестил, что теперь должна быть пропета настоящая песнь посвящения — Ессе quam bonum[84]. Он тотчас сам дал тон и запел Ессе etc., etc.[85]

Еще никогда я не слыхал этой песни, композиция которой задумана настолько же глубоко и таинственно, насколько исполнение чудно, музыкально и гармонично. Сколько мне известно, мейстер ничего об ней не знал. Однако многие приписывают эту арию великому Генделю, другие, напротив, утверждают, что она существовала еще задолго до Генделя, так как, сообразно с виттенбергскими хрониками, ее пели еще в то время, когда принц Гамлет был студентом. Но кто бы ее ни сочинил, все равно, произведение грандиозно и бессмертно, и в особенности заслуживает внимания то обстоятельство, что отдельные сольные партии, эпизодически вставленные в хор, побуждают исполнителей к самым грандиозным и неистощимым вариациям. Некоторые из таких вариаций, которые мне пришлось услыхать в эту ночь, я твердо удержал в памяти.

Когда хор кончил, один пятнистый черно-белый юноша запел:

Много разных песьих лиц
В мире кот увидит;
Нас, котов, боится шпиц,
Пудель ненавидит!

Хор:

Ессе quam etc., etc.

Потом серый:

Кот-филистер на веку
Сто раз снимет шапку;
Кот-гуляка к козырьку
Не подносит лапку.
Ессе quam etc., etc.

Хор:

Ессе quam etc., etc.

Потом желтый:

Рыбка плавает в водах,
Птичка в небе мчится;
Сердце наше впопыхах
Им вослед стремится!

Хор:

Ессе quam etc., etc.

Потом белый:

Громким «мяу» огласим
Крыш уединенье;
Но галантность сохраним
Даже в опьяненьи!

Хор:

Ессе quam etc., etc.

Потом друг Муций:

Обезьяна иногда
Мнит с котом сравняться,
Но за нами никогда
Ей не угоняться!

Хор:

Ессе quam etc., etc.

Я сидел рядом с Муцием, следовательно, теперь очередь была моя. Все соло, слышанные мною, до того отличались от стихов, которые я сочинял до сих пор, что я впал в беспокойство и боялся нарушить общий тон. Поэтому, когда хор кончил, я еще молчал. Некоторые уже подняли стакан и провозгласили: «Pro poena!»[86] Как вдруг я собрался с духом и грянул:

Лапу в лапу! Прочь, беда!
Будем смелы, братья!
Буршам — слава навсегда!
Их врагам — проклятья!

Хор:

Ессе quam etc., etc.

Моя вариация встретила самые громкие, восторженные приветствия. Благородные юноши с шумными возгласами устремились ко мне, заключили в лапы, прижимая меня к взволнованным своим сердцам. И здесь также признали присутствие высокого гения в душе моей. Это был один из чудных моментов моей жизни! Потом мы провозгласили громкие тосты в честь славных великих котов, в особенности же тех, которые, несмотря на свое величие и славу, удалялись всякого филистерства, доказав это и словом, и делом. Затем мы расстались.

Пунш, однако, сильно подействовал на меня; мне чудилось, что крыши колеблются, я еле мог держаться на ногах, употребляя свой хвост, как балансирный шест. Верный Муций, заметив, в каком я состоянии, взял меня под лапу и благополучно провел домой через слуховое окно.

В голове у меня страшно шумело, и я долго не мог…