Жити и нежити

– Тебя, – сказал он, вдруг охрипнув. И потянул руку. Я шагнула в сторону. Стоило его проучить. Но сейчас я была сыта и немного не в себе. И он мне был смешон. Сейчас разбираться с ним не хотелось.

– Мне надо тебя, мне всю жизнь исправить надо. Всю-всю! Мне всё обрыдло. Я свободы хочу. Ты же дашь мне? Дашь?

Он говорил что-то несуразное, но я не собиралась вникать.

– Не сегодня, – сказала я, посмотрев на него строго.

– А когда?

– В полнолунье, – сказала. Но, прикинув, добавила: – Завтра. – Шут с ней, с луной, какое мне дело. Зато наемся досыта. Нельзя ж упускать то, что само идёт в руки.

– Хорошо, – кивнул он и сглотнул. Его трясло. – Когда? Где?

Надо подумать!

– В полночь, – ответила я уверенно. – Придёшь на гремучий ручей в парке Коломенское. Там, в овраге, два заветных камня. Жди меня у большого. Я появлюсь сама.

И хотела идти. Но он вдруг дёрнулся, схватил меня за руку – и тут же отпрянул, будто обжёгся.

– Ты ведь придёшь? Ты не обманешь меня? Придёшь, да?

– Ты же поймал меня или забыл? – я повела головой в сторону осколков кирпича. – Я не могу тебя обмануть. Я теперь твоя.

И улыбнулась – как умеют улыбаться только нежити. И пошла дальше, не торопясь, совсем о нём не заботясь. А он так и стоял там и глядел мне вслед.

4

Усталая, в смутных чувствах, я возвращаюсь на наш чердак. Странно, что Цезарь меня не встречает. Яр не послал за мной. Забыл? Или всё ещё держит обиду?

Поднимаясь по лестнице, я морщусь, представив, что сейчас увижу брата. В кои-то веки я не хочу его видеть. В кои-то веки я не хочу с ним говорить. Ни видеть, ни говорить.

Но мне повезло – на чердаке все уже спят. Яр – на диване, раскинув руки, собрав губы скорбной и надменной, презрительной полуулыбкой. Типичное для него выражение. Юлик – в гамаке. Цезарь, огненный дракон, прицепился к стропилам и спит вниз головой. И удобно ему так?

Подхожу тихо, смотрю на брата, а потом тихонько ложусь рядом. Не просыпаясь, он двигается, давая мне место, подбирает руки. Я поворачиваюсь к нему спиной и закрываю глаза. Почти сразу начинаю проваливаться в сон.

И почти сразу прихожу в себя, вздрогнув.

Потому что во сне Яр опять говорит по-арамейски.

Переворачиваюсь на спину. В окно над диваном спокойно глядят белые звёзды. Тихо. Показалось? Но нет: Яр бормочет. Веки распахнуты, зрачки остановились.

– Пятого дня месяца нисана солнце рано встало над Иерусалимом, – произносит внятно, и мне становится жутко – я его поняла, поняла по-арамейски. – Под городской стеной трое нищих, шелудивые, как псы, негромко переговаривались, ожидая, когда правоверные проследуют на утреннюю молитву.

Я боюсь дышать. Я не верю, что понимаю его. Замираю, а он продолжает:

«Вчера на базаре я видел финики, – говорил первый. – О, это были такие финики, какие могут расти только в райских садах!» – «А я видел в руках чёрного человека кошель, какой может быть только в руках у Кесаря!» – отвечал второй.

Приподнимаюсь на локте, вглядываюсь в пустое, безжизненное лицо брата. Жуткое, запылённое временем лицо. Ни живое ни мёртвое. Лицо бессмертного. Лицо Яра, какой он есть.

…А третий сказал: «Я видел ноги девочки. Белые ноги, маленькие ступни, не знакомые с раскалёнными камнями мостовой. Чистые ступни с крошечными пальчиками. Я смотрел на них всё время, пока похоронная процессия выходила из города. И финики райских садов, и кошель Кесаря не могли бы откупить эту девочку у смерти».

– Я бросил этому третьему золотой, – помолчав, добавил брат. – Он поймал его на лету, как собака. Я сжал бока коню и выехал в Яфские ворота.

И замолкает. Волна памяти всколыхнулась и легла. Лицо снова преобразилось. Юное, красивое лицо. Мой возлюбленный брат.

Я лежу и боюсь шелохнуться. Жду, когда он скажет что-то ещё. Но он замолкает и дышит спокойно, ровно. Я сглатываю и моргаю, и слёзы бегут в ухо, неприятно холодя изнутри. А я чую, что утреннюю мою обиду вымыло. Её совсем не осталось. Что бы ни случилось, Яр, ты брат мой, душа моя. Остальное неважно.

И вдруг становится звеняще хорошо. И с полной ясностью, без тени сомнения я в тот же момент понимаю: из мира ушёл Александр.

Это похоже на луч света, который тонет в темноте. И по этому лучу он уходит, а за ним верный Эйдос. Это значит, что он всё выполнил. Значит, его жребий удался.

Удался?

Нет, что-то не так. Его жребий просто пропал. Я внимательней считываю информацию. Ну да, так и есть: его жребий пропал. Он вытащил своего человека. Он полностью переписал его судьбу. Отодвинул его от границы так, что стал ему больше не нужен. Его девочка больше никогда не подумает о самоубийстве. Она излечилась, как от ветрянки, и теперь заживёт спокойно и полно. А это высшее, что может сделать для своего человека жить.

Меня охватывает дрожь. Я чую, знаю, понимаю, что Александр ушёл навсегда, что больше ни в одном пробуждении я его не увижу. В этот самый миг – или в эту самую вечность, ибо время теперь для него не существует – наш Александр становится свободным.